– Абсолютно естественное состояние волн, насколько мне известно.
Орел по-прежнему парил над холмами. Если он и понимал что-нибудь из разговора, то умело скрывал это.
– В языческих землях поджидает нас много опасностей. Кто знает, что спасет тебе жизнь?! – неожиданно бодро воскликнул Друна.
– Разумеется.
С башен, расставленных по всему периметру Цитадели, дьяконы монотонно доносили молитвы.
Брута должен был сидеть на занятиях. Впрочем, наставники иногда делали ему поблажки. В конце концов, он знал наизусть все до единой Книги Семикнижья, а также все гимны и молитвы – и все это благодаря своей бабушке. Вот и сегодня, возможно, наставники сочли, что он занимается общественно полезным трудом. Делает то, что другие делать не хотят.
Брута обработал мотыгой грядку бобов – просто так, для красоты. Тем временем Великий Бог Ом, временно утративший свое величие, закусил листиком салата.
«Всю жизнь, – думал Брута, вяло нарисовав знак священных рогов, – я считал, что Великий Бог Ом – это… огромная борода в небе, а если Он спускается на землю, то становится гигантским быком или львом… ну, или чем-то крупным. Чем-то, на что обычно смотришь снизу вверх».
Почему-то он не воспринимал черепашку. «Я так стараюсь… но ничего не получается. А когда эта рептилия говорит о семиархах как о лишившихся ума стариках, это похоже на сон…»
В субтропических лесах подсознания Бруты вылупилась и для пробы взмахнула крылышком бабочка сомнения, совершенно не сведущая, что гласит о такой ситуации теория хаоса…
– Я чувствую себя значительно лучше, – заявила черепашка. – Лучше, чем за последние несколько месяцев.
– Месяцев? – переспросил Брута. – И долго ты… того… болел?
Черепашка наступила на лист.
– А какой сегодня день? – спросила она.
– Десятое грюня, – ответил Брута.
– Да? А какого года?
– Э… Умозрительной Змеи. Что ты имеешь в виду?
– Стало быть, три года, – подсчитала черепашка. – Хороший салат. Это говорю тебе я. В горах нет салата. Иногда бананы, но в основном – колючки. Пожалуй, от еще одного листочка я не откажусь.
Брута общипал ближайшее растение. «Так рек Он, – подумал он, – и явился еще один лист».
– А почему ты не принял образ, скажем, быка? – уточнил он.
– Понимаешь, я открыл глаза… вернее глаз… и увидел себя черепахой.
– Как такое могло случиться?
– Откуда мне знать? Понятия не имею, – соврала черепашка.
– Но ты ведь… всеведущ, – удивился Брута.
– Это еще не значит, что я знаю все-превсе.
Брута, задумавшись, прикусил губу.
– Гм. А по-моему, именно это и значит.
– Ты не путаешь?
– Нет.
– Никак не могу запомнить, чем «всемогущий» отличается от «всеведущего».
– «Всемогущий» – это когда ты все-все можешь. Но ты и всемогущ тоже. Так говорится в Книге Урна. Он был одним из Великих Пророков. Надеюсь, тебе об этом известно, – добавил Брута.
– А кто сказал ему, что я всемогущ?
– Ты сам и сказал.
– Я не говорил.
– Ну, во всяком случае, он утверждал, что это был ты.
– Урн? Что-то не припомню никого с таким имечком, – пробормотала черепашка.
– Ты разговаривал с ним в пустыне, – начал объяснять Брута. – Должен помнить. Он был восьми футов ростом. С очень длиной бородой. С огромным посохом. И со сверкающими на голове священными рогами…
Брута вдруг замолчал. Да нет, все верно, рога точно были, он же видел статуи и священные иконы. Они не могут врать.
– Никогда не встречал подобного урода, – ответил мелкий бог Ом.
– Ну, может, он был чуть меньше ростом, – уступил Брута.
– Урн, Урн… – задумчиво повторила черепашка. – Нет… Нет… Не могу сказать, что…
– Он утверждает, что ты говорил с ним из огненного столба, – добавил Брута.
– Ах этот Урн… – облегченно произнесла черепашка. – Из огненного столба. Ну да.
– И ты продиктовал ему Книгу Урна, – продолжал Брута, – которая содержит Указания, Введения, Отречения, и Наставления. Всего сто девяносто три главы.
– А вот этого я не припомню, – с сомнением откликнулась черепашка. – Если б я кому-то надиктовал сто девяносто три главы, то, думаю, всяк запомнил бы такое…
– Что же ты тогда сказал ему?
– Ну, просто крикнул: «Эй, смотри, как я умею!»
Брута не сводил глаз со смущенной, если такое вообще возможно, черепашки.
– Что пялишься? Богам тоже нужно время от времени расслабляться, – огрызнулась она.
– Сотни тысяч людей проживают свои жизни согласно Отречениям и Наставлениям! – прорычал Брута.
– Я же им этого не запрещаю, – парировал Ом.
– Если ты ему ничего не диктовал, то кто тогда это был?
– Мне-то откуда знать? Повторяю, я – не всеведущ!
Брута дрожал от ярости.
– А пророк Бездон? Он что, тоже получил свои Кодициллы от случайного прохожего?
– Ну, во всяком случае не от меня…
– Они были написаны на свинцовых плитах высотой десять футов!
– И это, по-твоему, означает, что такое мог сотворить только я?! Ну да, у меня всегда под рукой тонна-другая свинцовых плит на тот случай, если встречу кого в пустыне.
– Что? Если их ему дал не ты, то кто же?
– Понятия не имею. И почему я должен это знать? Я не могу быть везде одновременно!
– Но ты же вездесущ.
– Кто сказал?
– Пророк Хашими!
– Никогда не встречал такого!
– Да? Что? То есть это не ты дал ему Книгу Сотворения?
– Какую-такую Книгу Сотворения?
– Ты что, не знаешь?
– Нет.
– Тогда кто дал ее ему?
– Не знаю! Может, он сам ее написал!
Брута в ужасе закрыл рот ладонью.
– Это ве бохофульфо.
– Что?
– Я сказал, что это же богохульство!
– Богохульство? Как я могу богохульствовать, если я сам бог?
– Я тебе не верю.
– Ха! Хочешь схлопотать еще одну молнию?
– И ты называешь это молнией?
Брута весь покраснел, его била дрожь. Черепашка печально повесила голову.
– Хорошо, согласен. Признаю, молния получилась не слишком убедительной, – сказала она. – Но если бы я чувствовал себя лучше, от тебя осталась бы лишь пара дымящихся сандалий. – Черепашка выглядела совсем жалкой. – Не понимаю… Ничего подобного никогда со мной не происходило. Я намеревался стать на недельку-другую гигантским белым быком, а в результате на целых три года застрял в облике черепахи. Почему? Я не знаю, а предполагается, что я знаю все. По крайней мере, если верить твоим пророкам, с которыми я якобы встречался. Да со мной вообще отказывались говорить! Я пытался обращаться к козопасам, еще к кому-то, но меня просто не замечали! Я даже начал подумывать, что я – черепаха, которой пригрезилось, будто она – бог. Настолько плохо мне было.