Там-то и пребывал Великий Бог.
Ну, или где-то рядом…
Ежедневно Место Сетований посещали тысячи паломников.
Каблук ударил Ома по панцирю и отбросил черепашку к стене. При отскоке бог угодил краем щитка в костыль и завертелся среди людских ног, словно монета. Остановился он, только когда врезался в скатанный матрас какой-то старухи, которая, подобно многим другим верующим, полагала, что действенность ее молитвы напрямую зависит от времени, проведенного на площади.
Бог одурело заморгал. Он ощущал себя так, словно вновь оказался в когтях у орла – или повис на решетке над подвалом квизиции… Впрочем, нет, ничего худшего, чем увиденное в подвале, просто быть не могло…
Он успел уловить несколько слов, прежде чем чья-то нога отбросила его в сторону.
– Уже три года засуха свирепствует в нашей деревне… Пошли хоть маленький дождичек, а, Господи?
Вращаясь на верхушке панциря и смутно пытаясь сообразить, прекратят ли люди пинать его, если он им таки ответит, Великий Бог пробормотал:
– Нет проблем.
И тут же, заработав очередной пинок, завертелся, невидимый для верующих, среди леса ног. Мир вокруг помутнел.
До него донесся старческий, полный безнадежности голос:
– Бог, а Бог, почему моего сына забрали в твой Божественный Легион? Кто теперь будет работать на поле? Разве ты не мог призвать другого мальчика?
– Э-э, я постараюсь все уладить… – пропищал Ом.
Сандалия ударила его под хвост, и бог отправился в краткий полет над площадью. Под ноги никто из молящихся не смотрел. Все свято верили в то, что, если, бормоча молитву, уставиться на золотые рога на крыше храма, это придаст словам действенности. На удар черепахой по лодыжке люди автоматически отвечали пинком.
– …Моя жена, страдающая…
– И поделом ей!
Бум…
– …Очисти колодец в нашей деревне, который полон…
– Так вам и надо!
Бум…
– …Каждый год налетает саранча, и…
– Обещаю, если только…
Бум…
– …Пропал в море пять месяцев назад…
– …Хватит меня пинать!
Черепашка приземлилась на левый бок посреди свободного залитого солнцем пятачка.
Сразу попав в поле зрения…
Большую часть жизни животного занимает распознавание образов – форм охотника и добычи. Лес, на взгляд существа случайного, остается обычным лесом, но для голубки этот лес – ничего не значащий расплывчатый зеленый фон, а вот на переднем плане у нее – сидящий на ветке дерева сокол, которого вы совершенно не заметили. Для крохотной точки парящего в высоте канюка вся панорама мира – серый туман, значение имеет лишь добыча, которая пытается укрыться в траве.
Сидевший на священных Рогах орел взлетел в небо.
К счастью, благодаря той же самой связи, которая возникает между охотником и жертвой, черепашка в ужасном предчувствии вовремя подняла свой единственный глаз.
Орлы – существа достаточно целеустремленные. Если им в голову втемяшилась мысль об обеде, она останется там, пока не будет удовлетворена.
Двое божественных легионеров охраняли покои Ворбиса. На Бруту они посмотрели косо, словно в поисках предлога наброситься на потенциального мятежника.
Тщедушный седой монах отворил дверь, провел Бруту в маленькую, бедно обставленную комнатку и многозначительно указал на табурет.
Брута послушно сел. Монах исчез за шторой. Брута обвел взглядом комнату, и…
Тьма поглотила его. Однако, едва он успел пошевелиться, – рефлексы Бруты оставляли желать лучшего даже в обычных обстоятельствах, – чей-то голос у самого его уха тихо произнес:
– Не паникуй, брат. Я приказываю тебе не паниковать.
Лицо Бруты закрывала плотная ткань.
– Просто кивни, мальчик.
Брута кивнул. Ему надели на голову мешок. Каждый послушник знал об этой традиции. О ней рассказывали в опочивальнях, перед тем как заснуть. Мешок на голове нужен затем, чтобы инквизиторы не знали, кого пытают…
– Молодец. А сейчас мы перейдем в другую комнату. Ступай осторожно.
Чьи-то руки подняли его с табурета и куда-то повели. Сквозь туман непонимания он почувствовал мягкое прикосновение шторы, затем ощутил под ногами ступени, по которым спустился в помещение с засыпанным песком полом. Руки крутанули его несколько раз, твердо, но беззлобно, а затем потащили по коридору. Прошуршала еще одна штора, после чего его охватило необъяснимое ощущение, что он оказался в какой-то просторной зале.
Только потом, много позже, Брута осознал: страха не было. Мешок надели ему на голову в покоях главы квизиции, а он даже не подумал испугаться. Потому что у него была вера.
– За твоей спиной стоит стул. Садись.
Брута сел.
– Можешь снять мешок.
Брута повиновался.
И прищурился от яркого света.
В дальнем конце комнаты на табуретах, каждый из которых охранялся двумя божественными легионерами, сидели три фигуры. Брута сразу же узнал орлиное лицо дьякона Ворбиса, по одну сторону от него сидел коренастый мужчина, по другую – какой-то толстяк, но не крепкого телосложения, как сам Брута, а настоящая бочка с салом. Все трое были облачены в простые серые рясы.
Раскаленных щипцов нигде поблизости видно не было. Как и острых ланцетов.
Все пристально смотрели на него.
– Послушник Брута? – уточнил Ворбис.
Брута кивнул.
Ворбис усмехнулся – так усмехаются очень умные люди, подумав о чем-то не слишком смешном.
– Еще настанет тот день, когда мы будем называть тебя братом Брутой… – сказал он. – Или даже отцом Брутой? Впрочем, как мне кажется, это чересчур. Лучше этого избежать. Думаю, нам следует сделать все возможное, чтобы ты как можно скорее стал поддьяконом Брутой. Твое мнение?
У Бруты не было никакого мнения. Он лишь смутно понимал, что сейчас обсуждается его продвижение по службе, но разум словно отключился.
– Впрочем, достаточно об этом, – промолвил Ворбис с легким раздражением человека, понимающего, что основная часть работы в этом разговоре ложиться на его плечи. – Узнаешь ли ты просвещенных отцов, что сидят слева и справа от меня?
Брута покачал головой.
– Прекрасно. У них имеются к тебе кое-какие вопросы.
Брута кивнул.
Толстяк слегка наклонился вперед.
– У тебя есть язык, мальчик?
Брута кивнул, потом, вдруг подумав, что этого недостаточно, предъявил свой язык для осмотра.
Ворбис предостерегающе положил ладонь на руку толстяка.