– Все великие пророки обладали даром предвидения! – воскликнул Брута. – Даже если они… даже если ты не разговаривал с ними, у них было что сказать. А что могу сказать я? Ничего! Что я могу сказать?
– Ну, к примеру, верьте в Великого Бога Ома, – предложила черепашка.
– А что еще?
– Что ты имеешь в виду?
Брута мрачно посмотрел в сторону двора, на который уже опускались сумерки.
– Верьте в Великого Бога Ома, иначе вас поразит молния, – сказал он наконец.
– Звучит неплохо.
– Неужели говорить всегда нужно именно так, а не иначе?
Последние лучи солнца отражались от стоявшей в центре двора статуи. Она чем-то напоминала женщину с пингвином на плече.
– Патина, Богиня Мудрости, – ткнул пальцем Брута. – Та, что с пингвином. Но почему именно с пингвином?
– Не имею представления, – поспешил ответить Ом.
– В пингвинах ведь нет ничего мудрого, верно?
– Нет, как мне кажется. Если не считать, конечно, того факта, что они не живут в Омнии. Очень мудро с их стороны.
– Брута!
– Это Ворбис, – сказал Брута и встал. – Оставить тебя здесь?
– Да. Тут еще остался кусочек дыни, то есть хлеба…
Брута вышел в сумерки.
Ворбис сидел на скамье под деревом и был неподвижен как статуя.
«Уверенность, – подумал Брута. – Раньше с этим не было проблем. Но теперь такой уверенности нет».
– А, Брута… Ты будешь сопровождать меня на прогулке. Пойдем подышим вечерним воздухом.
– Да, господин.
– Тебе понравилось в Эфебе, – сказал Ворбис.
Он редко задавал вопросы, их вполне заменяло утверждение.
– Было… интересно.
Ворбис положил одну руку на плечо Бруты и встал, опираясь второй рукой на посох.
– И что ты обо всем этом думаешь? – спросил он.
– У них много богов, и никто не обращает на них внимания, – пожал плечами Брута. – Они ищут неведение.
– И, уверяю тебя, находят его в избытке, – согласился Ворбис.
Он указал посохом в ночь.
– Пройдемся.
Из темноты доносились чей-то смех, грохот кастрюль. В воздухе густо пахло вечерними цветами. Тепло дня, накопившееся в камнях мостовой, делало ночной воздух похожим на ароматный суп.
– Эфеб выходит на море, – промолвил Ворбис. – Видишь, как он построен? Весь город находится на склоне холма, обращенном к морю. Но море изменчиво. Из моря еще ни разу не появлялось ничего постоянного. А наша драгоценная Цитадель обращена к пустыне. Но что там такое?
Брута машинально повернулся и посмотрел на нависшую над крышами домов черную массу пустыни.
– Я видел вспышку света, а потом еще одну. На склоне.
– О, свет истины, – улыбнулся Ворбис. – Пойдем же ему навстречу. Прогуляемся к лабиринту, Брута. Ты знаешь дорогу?
– Мой господин?
– Да, Брута.
– Я хотел бы задать один вопрос…
– Задавай.
– Что произошло с братом Мурдаком?
Он уловил секундную нерешительность в ритме ударов посоха по булыжникам мостовой. А потом эксквизитор сказал:
– Истина, мой добрый Брута, похожа на свет. Что тебе известно о свете?
– Он исходит от солнца. От луны и звезд. И от свечей, и от ламп.
– И так далее, – сказал Ворбис, кивая. – Конечно. Но есть свет другого вида. Свет, который заполняет даже самые темные места. Так должно быть. Если бы этого метасвета не существовало, как бы мы увидели темноту?
Брута ничего не ответил. Рассуждения дьякона показались ему слишком философскими.
– То же самое можно сказать об истине, – продолжал Ворбис. – Некоторые понятия кажутся истинными, имеют все признаки истины, но в действительности истиной не являются. Настоящую истину иногда приходится защищать лабиринтом лжи.
Он повернулся к Бруте:
– Ты меня понимаешь?
– Нет, господин Ворбис.
– Я пытаюсь объяснить тебе, что все воспринимаемое нашими органами чувств не является фундаментальной истиной. Все увиденное, услышанное и сделанное плотью является лишь тенью более глубокой реальности. Это следует четко осознавать, если хочешь добиться успеха в церкви.
– Но сейчас, господин, я знаю только тривиальную истину, истину, находящуюся на поверхности, – промолвил Брута.
Он ощущал себя так, будто бы балансирует на краю пропасти.
– Так мы все начинали, – мягко заметил Ворбис.
– Так эфебы убили брата Мурдака или нет? – настаивал Брута.
Он уже занес ногу над бездной.
– Я объясняю тебе, что в глубинном смысле истины они сделали это. Своей неспособностью воспринять его слова, своей непримиримостью они, несомненно, убили его.
– Но в тривиальном смысле истины, – промолвил Брута, подбирая слова с тщательностью, подобной той, с которой работает инквизитор в глубинах Цитадели, – в тривиальном смысле брат Мурдак умер в Омнии, потому что умер он не в Эфебе, где над ним просто посмеялись, однако потом возник страх, что некоторые люди в церкви могут не понять глубинного смысла истины, вот и распустили слух, будто эфебы убили его в тривиальном смысле, таким образом предоставив вам и другим, понимавшим порочность Эфеба, основание для поиска… надлежащих путей возмездия.
Они прошли мимо фонтана. Стальной наконечник посоха дьякона мерно стучал в ночи.
– Тебя ждет блестящее будущее в церкви, – ответил наконец Ворбис. – Наступает время восьмого пророка. Время экспансии и огромных возможностей для тех, кто истинно служит Ому.
Брута смотрел в пропасть.
Если Ворбис прав и свет, делающий тьму видимой, существует, то в пропасти той живет тьма, непроницаемая для любого света. Тьма, очерняющая свет. Он подумал о слепом Дидактилосе и лампе.
А потом вдруг услышал собственные слова:
– С людьми, подобными эфебам, перемирие невозможно. Условия любого договора нельзя считать обязательными, если таковой договор заключен между людьми, подобными эфебам, и теми, кто исповедует глубинную истину.
Ворбис кивнул.
– Кто сможет противостоять нам, когда с нами – Великий Бог? Знаешь, Брута, ты меня поражаешь.
Из темноты донеслись смех и перебор струн какого-то музыкального инструмента.
– Пир, – насмешливо произнес Ворбис. – Тиран пригласил нас на пир! Я, конечно, послал туда часть делегации. Даже их генералы участвуют в ней! Считают себя в полной безопасности, думают, лабиринт защитит их от всего, – так черепаха считает себя в полной безопасности под защитой своего панциря, не понимая, что это тюрьма. Вперед!