– Это же пьеса! – воскликнул Джейсон. – Ну поместишь ты в пьесу, к примеру, э-э, осла! Думаете, люди пойдут на Представление, в котором участвует осел? Нет, эта пьеса была написана настоящим писателем. Ха, представляю картинку: думает настоящий писатель, думает – а потом вводит в пьесу осла! Кстати, автор очень просил рассказать, как пройдет представление. А теперь заткнитесь все!
– Ну не ощущаю я себя Королевой Фей, хоть убейте не ощущаю, – простонал Скот Возчик [12] .
– Ничего, привыкнешь, – пообещал Ткач.
– Надеюсь, что нет…
– Пора репетировать, – вмешался в их спор Джейсон.
– Но здесь мало места, – развел руками Кровельщик, он же – местный извозчик.
– Я наотрез отказываюсь репетировать там, где меня может кто-нибудь увидеть, – заявил Скот. – Даже если мы спрячемся в лесу, кто-нибудь обязательно нас увидит. И меня – в платье.
– Да кто тебя узнает? Ты же будешь в гриме, – успокоил его Ткач.
– В гриме?
– Ага, и в парике, – добавил другой ткач-Портной.
– Хотя Скот прав, – пожал плечами Ткач. – Если уж выставлять себя дураками, так профессионально. Прежде надо хорошенько все отрепетировать.
– Где-нибудь в сторонке от протоптанных дорожек, – согласился извозчик Кровельщик.
– И подальше от города, – добавил жестянщик Жестянщик.
– Куда никто не заходит, – заключил Возчик.
Джейсон почесал подбородок, больше смахивающий на терку для сыра. Нужно было срочно искать укромное, тихое местечко…
– И все-таки, – вспомнил Ткач, – кто будет совать суете?
Карета грохотала по дороге, окруженной ничем не примечательными, унылыми равнинами. Земля между Анк-Морпорком и Овцепикскими горами была плодородной, хорошо обработанной и скучной, скучной, скучной. Путешествия, как правило, расширяют кругозор. Но после такого расширения ваши глаза долго потом не могут сойтись к переносице. В подобных путешествиях вы с жадностью следите за далекой фигуркой окучивающего капусту крестьянина и проклинаете тот момент, когда она исчезает из вида, ибо впереди вас ждут бескрайние и пустынные капустные поля.
Пришла очередь казначея задавать загадку.
– А я вижу, я вижу… – протянул он. – Это слово начинается на букву… «Г»!
– У-ук.
– Нет.
– Горизонт, – предположил Думминг.
– Угадал!
– Конечно, угадал. Трудно не угадать. На «Н» у нас было «небо», на «К» – «капуста», на «У» – «у-ук», а больше вокруг ничего нет!
– Ну и играй сам с собой, раз такой умный, – буркнул казначей, натянул шляпу на уши и попытался поуютнее устроиться на жестком сиденье.
– Зато в Ланкре есть на что посмотреть, – мечтательно промолвил аркканцлер. – Единственный кусок ровной земли хранится в музее.
Думминг ничего не ответил.
– Раньше я проводил там каждое лето, – продолжил Чудакулли и вздохнул. – Знаете… все ведь могло сложиться совсем иначе…
Чудакулли украдкой огляделся. Если вы собираетесь поделиться какими-то интимными воспоминаниями из личной жизни, перво-наперво убедитесь, что вас слышат.
Библиотекарь таращился на унылый подпрыгивающий пейзаж и пребывал в самом мрачном настроении духа. Виной тому был яркий ошейник с надписью «ПОНГО», украсивший его шею. Кое-кто еще поплатится.
Казначей, подобно прячущейся в свой домик улитке, пытался забраться в собственную шляпу.
– Та девушка…
Думминг Тупс, которого безжалостная судьба назначила единственным слушателем, слегка удивился. Разумеется, он понимал, что с технической точки зрения даже аркканцлер был когда-то молодым. В конце концов, каждый человек движется от юности к старости, и здравый смысл подсказывал, что семидесятилетними волшебниками весом в добрых сто двадцать килограммов не рождаются, ими становятся. Но здравый смысл требовал постоянных напоминаний.
На реплику аркканцлера нужно было что-то ответить.
– Красивая была, да? – вежливо поинтересовался Тупс.
– Э-э, нет. Не сказал бы. Скорее поразительная. Ага, именно. Высокая. Волосы светлые, почти белые. И глаза, как буравчики, представляешь.
Думминг попытался представить.
– Ты имеешь в виду, как у гнома из той лавочки на… – начал было он.
– Я имею в виду, что у меня всегда складывалось впечатление, будто она видит все и вся насквозь, – ответил Чудакулли несколько резче, чем намеревался. – А как она бегала…
Замолкнув, он погрузился в кинохронику собственных воспоминаний.
– Знаешь, а я бы женился на ней… – промолвил он некоторое время спустя.
Думминг не откликался. Если уж ты стал пробкой в потоке сознания другого человека, остается только крутиться и подпрыгивать на волнах.
– А какое было лето… – продолжал бормотать Чудакулли. – Прям как это. Все поля были в кругах, словно дождь из валунов прошел. Но… у меня были некоторые сомнения, понимаешь? Магия – что магия? Я… честно говоря, совершенно не знал, что делать. Я был готов отдать ей все. Каждую проклятую октограмму, каждое магическое заклинание. Все – и не раздумывая. Ее смех был похож на журчание горного ручья… Слышал, небось, такое выражение?
– Лично я с подобными ситуациями не знаком, – сказал Думминг, – но поэзию читал и…
– Поэзия! – фыркнул Чудакулли. – Чистый треп! Слушал я эти горные ручьи, эти буль-буль, а еще в них плавают маленькие твари, в смысле насекомые, с маленькими… не важно с чем. Уверяю тебя, на смех абсолютно не похоже. Эти поэты вечно морочат людям головы. Ну, например: «Ее губы будто вишни». Что, маленькие, кругленькие и с косточкой? Ха!
Он закрыл глаза. Прошло еще какое-то время. Наконец Думминг не выдержал и спросил:
– А что дальше-то, аркканцлер?
– Что дальше?