— Нет, не обломилось, Аристарх… — всхлипывал, скорбя, несчастный Дрюля.
Аристарх медленно и печально достал еще один «фугас», доверху заряженный портвейном.
— Верно, Дрюля?
— Наверно, Аристарх…
Путчисты были обречены, но пока об этом не догадывались.
Шутки шутками, но на площади тоже было весело. Возле Мариинского дворца, где проходила экстренная сессия Ленсовета, находилось несколько сотен человек. Публика подобралась живая, большей частью молодая и на редкость пестрая. Были оптимисты, были пессимисты, кагэбисты были замаскированы под панков, юмористы развлекались прочтениями гэкачепэшной аббревиатуры, из которых самое содержательное «Господи, Когда Человечество Поумнеет?!» было, надо полагать, самым безнадежным.
Портал дворца украшали разномастные плакаты, карикатуры, транспаранты с броскими лозунгами на тему «говняной клики чокнутых пиночетов» вроде «Янаева вспутчило!» или «Кошмар, на улице Язов!!!». Добавляя праздничного антуража, свежий ветер с Невы полоскал трехцветные полотнища докоммунистических российских стягов и черное, под стать грозовому небу над солнечным Исаакием, знамя опереточных советских анархистов.
Тут и там щелкали фотоаппараты, мерцали блицы. Особым спросом пользовался молодой, донельзя смущенный таким ажиотажем капитан погранвойск с задумчивой служебной овчаркой и плакатиком «Нет перевороту». Кто-то из фотографов в поисках лучшего ракурса оказался на нарядном газоне с выстроенными по-парадному цветами — но танки танками, баррикады баррикадами, однако же по муниципальным клумбам омоновцы убедительно просили не ходить.
Неважно, что этим фотографом был неправдоподобно трезвый Филиппыч. Михаил, Диана и Роман вообще то и дело натыкались на знакомых, окликали знакомых, откликались, перекидывались парой-тройкой фраз со знакомыми и знакомыми знакомых — а знакомые знакомых, в свою очередь, тоже были с кем-нибудь знакомы, так что казалось, даже оказывалось, что на площади кучковались исключительно свои.
Там и тут спорадически образовывались, будто кристаллизовались, разномастные компании, с ходу завязывались разговоры, возникали животрепетающие споры.
— Спасибо, показали «социализьм с человеческим лицом» — никогда б этой козьей морды не видать! Нашлись радетели Отечества — сами же страну до ручки довели, а теперь в спасители нацелились! Да на что эти пугалы старозадубевшие рассчитывают — что никто не пикнет?! — горячился какой-то недоделанный оптимист в очочках.
— На танки эти козьи морды с человеческим лицом рассчитывают! И правильно твои пугалы старозадубевшие рассчитывают — пикнешь ты под гусеницами, как же! Ты и запищать-то не успеешь, — напористо возражал очкарику душный Калошенюкевич.
— Верно, терять путчистам нечего — Горбачева-то они ку-ку, — выступал пессимистически настроенный товарищ.
— Какое «ку-ку»! Он в Крыму, его на даче под арестом держат. Это уже точно, западники подтвердили! — уверял откуда-то из толчеи хорошо информированный источник.
— Что — на даче стенки не найдется? Да и нам-то что до Горбачева — с нами-то военные точно церемониться не станут! — напрягал аудиторию упертый Калошенюкевич.
— Да ежу понятно — сам Горбатый это всё устроил, чтоб чужими руками прибалтов поприжать, дабы отделяться им неповадно было! — пытался перехватить инициативу источник из толкучки.
— Ага, ты еще загни, что всю эту бучу демократы организовали — жить им надоело, провокацию они такую сделали, захотелось им, чтобы всех за горло взяли! — серьезно раздражался Калошенюкевич.
— Братишка, ну чего ты как апостол Петр после трех кукареку! — подшучивал какой-то юморист с галерки. — В Писании же ясно сказано: берут за горло — бей по гениталиям…
— Где там это сказано? — не понимал юмора начитанный Калошенюкевич. — И при чем здесь яйца? Где ты у железяки гениталии найдешь? Где ты их у танка видел?
— Не найдешь — тогда хотя бы по своим лупи, — развлекался весельчак с галерки, — всё равно они больше не понадобятся!
— Кому? — лукаво улыбалась та самая обаятельная рыженькая.
— А никому, — беспечно откликался юморист, — танк — это же тебе не трах-трах твою ням-ням, это — танк, он вообще не трахает, он — давит!
— Надо же, а я и знать не знала! — с ехидцей огорчалась рыженькая. — А до чего же эротично эта штука с дулом смотрится!..
Засим группка распадалась, словно растворялась, растекалась по толпе, но тотчас же похожая человеческая воронка закручивалась возле следующего чудилы. Например, с пафосом декламирующего собственные вирши: «Горбачев сидит в Крыму, очень скучно одному, все товарищи по хунте в танках ездят по Кремлю; дачу заняли друзья в туалет сходить нельзя…» К сожалению, остальное Миха не запомнил, потому как сам не прочь был облегчиться.
Смех смехом, но и напряжения, и тревоги больше чем хватало. Все ждали развития сюжета, но ожидание делили по-своему и по-разному. Пессимисты скептически оценивали баррикады и ждали, что тут их всех и похоронят, оптимисты баррикады укрепляли и надеялись на лучшее, реалисты полагались на авось и дожидались официальных сообщений. Многие с минуты на минуту ожидали возвращения из столицы мэра Собчака, потому что даже и его почему-то до сих пор не посадили.
Информации по-прежнему недоставало. На площади примерно каждый пятый при себе имел радиоприемник, но, как прежде, делом заправляли слухи — слухи запрягали слухи, слухи погоняли слухами, догоняли, обгоняли слухи, а уцелевшие коротковолновые радиостанции загоняли их во всех подробностях в эфир.
Всевозможные листовки со всяческими обращениями и воззваниями демократического толка ситуацию не проясняли. Мойшиц умудрялся ими приторговывать. Разбирали охотно — в основном на сувениры, равно как свежую, только что из типографии, «Вечерку», облагодетельствованную белыми заплатами цензуры; собственно, цензоры могли бы не трудиться — было очевидно, что верстался материал вчера, а сегодня наступило завтра.
Кого-то это самое сегодняшнее завтра будоражило, кого-то пугало, кого-то забавляло, а Михаилу такое взбаламученное ожидание упорно напоминало день свиданки в сумасшедшем доме. А посему он не так чтоб очень удивился, нос к носу столкнувшись с хромоногим чудиком Анчутой, коему полагалось бы безысходно прозябать на достопечальной Пряжке.
— Вот те раз! Привет, Анчута! Какими судьбами? — притормозил Миха. — Не узнаешь?
— Как же… конечно же, конечно! — встрепенулся скособоченный несуразный человечек. — Мишаня! Здравствуй, здравствуй, Мишаня! Как ты повзрослел! — взволнованно заговорил Анчута.
— Похужал и возмудел, — отшутился Миха, — а ты не изменился, — Михаил растроганно пожал скрюченную ручку, — сколько ж лет прошло — пять? шесть? Как же ты на воле оказался, Анчута? Неужели Даздраперма смилостивилась?
— Что ты, что ты, какое там, — замахал лапками Анчута, — Даздраперму давно на пенсию уволили! Разве ты не слышал? Ой, что ты, что ты, — зачастил он по своей дурдомовской привычке, — дома такие перемены, такие перемены, — он чуть понизил голос, — не только нашу заведующую — всех врачей, весь персонал перетряхнули, во всех наших безобразиях разбираться начали; меня уже год как выписали, комнату мне дали, представляешь!