Максим кивнул. Он понимал, что Афанасий Семенович прав, но что-то в его речи настораживало. Ему не понравился тон. К тому же не покидало ощущение, что старик чего-то недоговаривает.
– Кстати, почему твой приятель ждет приглашения? – неожиданно весело спросил Афанасий Семенович. – В прошлый его визит мне показалось, что он не обременяет себя условностями. – И сосед хитровато посмотрел на мальчика.
Максим не выдержал и рассмеялся. Старик очень точно подметил Витькину бесцеремонность. Уж прихода без приглашения от него можно было ожидать запросто. Причем никакие намеки тут бы не подействовали. Сказать, что он тут лишний, возможно было только прямо, рискуя нарваться на обиду и непонимание. Корольков был всегда открыт для друзей, но и от них ожидал того же. Эта черта не нравилась воспитанному, деликатному Максиму, но он с ней мирился, ибо у Витьки была масса достоинств, главное из которых – безусловная верность дружбе.
Подготовка к загадочному эксперименту шла полным ходом. Афанасий Семенович и Максим проделывали всяческие манипуляции с физическими приборами и реактивами. Требовалось добиться точности и нужной скорости движений, что было не так-то просто. Зачастую Максим даже не понимал, что они там делают, попытки же узнать это у старика, обычно столь щедрого на объяснения, ни к чему не приводили.
– Это очень тонкий опыт, требующий большой точности, – объяснял Афанасий Семенович, хитровато прищуриваясь. – Со временем ты сам все поймешь. Я хочу сделать тебе сюрприз. Обещаю, что ты будешь очень удивлен!
Была и еще одна странность. Старик попросил Максима о том, чтобы подготовка оставалась их тайной.
– Видишь ли, – доверительно говорил он мальчику, – если ты кому-нибудь проболтаешься, это обязательно вызовет любопытство окружающих. Начнутся расспросы. Кто-нибудь непременно захочет посмотреть, а меня присутствие посторонних, когда нужно делать что-нибудь сложное, выводит из себя.
Максим соглашался. Эти объяснения, произносимые к тому же каким-то оправдывающимся тоном, отнюдь не казались убедительными. Но Максима они, как ни странно, удовлетворяли. Его любопытство было распалено до предела. Он, как, наверное, и любой мальчишка на его месте, радовался этой возбуждающей атмосфере таинственности. Он ощущал себя учеником алхимика или даже чародея, который втайне ото всего мира готовит в своей пещере чудодейственное зелье или еще что-нибудь столь же загадочное. А тут еще вдобавок Афанасий Семенович присовокупил к таинственности пьянящее ощущение опасности.
– Не знаю, стоит ли нам проводить намеченное, – сказал он однажды. – Я должен тебе признаться, что этот эксперимент таит в себе некоторую опасность. Если мы будем недостаточно точны, возможно возгорание или даже небольшой взрыв. Конечно, ничего опасного для жизни нет, но все-таки… Быть может, лучше не рисковать. – И старик испытующе посмотрел на собеседника.
Максим действительно не слишком-то любил рисковать. Но это касалось в основном глупого риска, вроде спуска на велосипеде с крутой горы, или прыжков в воду с большой высоты, или еще чего-нибудь в этом роде. На такие действия его могли подвигнуть только многочисленные насмешки и подзуживания, когда гордость и боязнь потерять престиж перевешивали разумное чувство опасности. Не далее как прошлым летом он, гостя у дедушки, полез на сомнительной крепости дерево и благополучно оттуда свалился из-за подломившейся ветки. Падение, правда, получилось не слишком-то страшным: земля под этой несчастной яблоней была рыхлой, но ощущение оказалось не из приятных. Зато престиж был спасен, и Максим долгое время испытывал даже некоторую гордость за свои синяки и ссадины, правда, разбавленную изрядной долей досады.
Но такой риск – это совсем другое дело. В воображении предстоящий эксперимент представлялся ему уже чем-то вроде научного подвига. Максим даже вспомнил друга Ломоносова, фамилию которого он забыл, погибшего при попытке получить в своей лаборатории шаровую молнию. Умирать, конечно, в его планы не входило, но ощутить себя немного героем было очень приятно. Ему вдруг представилось, как они с Афанасием Семеновичем совершили какое-то очень важное, сенсационное открытие…
– Нет, что вы! Опыт обязательно надо провести! – поспешно сказал он. – Я совсем не боюсь.
– Я так и думал, – усмехнулся старик, глядя в горящие глаза мальчишки. – Что ж, риск – благородное дело. К тому же он совсем небольшой. А готовность умереть за прогресс похвальна. – Он хрипло и заразительно рассмеялся. – Но надеюсь, до этого не дойдет! – Максим рассмеялся вслед за ним, но ему от таких слов, пусть и сказанных в шутку, стало немного не по себе.
В эти дни произошли странные метаморфозы в отношении Афанасия Семеновича к Максиму. И раньше старик был с мальчиком отменно вежлив; чувствовалось, что юный ассистент ему симпатичен. Но теперь это переросло в какую-то чрезмерную заботливость, предупредительность, почти нежность. Так порой относятся бабушки и дедушки к своим любимым внучатам. Но что естественно для обыкновенных старичков по отношению к родным, то казалось весьма странным по отношению к постороннему мальчику со стороны столь сурового и холодного человека, каким был Афанасий Семенович. Максим думал сначала, что старик просто очень одинок; ведь он, за исключением случая с аптекарем, когда вынужден был все прояснить, никогда не говорил ни слова о своих близких, как будто ему очень тяжело было об этом вспоминать.
Нельзя сказать, чтобы Максиму не нравилось такое поведение Афанасия Семеновича, но иногда на душе оставался какой-то неприятный осадок. Создавалось впечатление, что старик в чем-то виноват перед ним, а теперь хочет его задобрить. Это было тем более странно, что ничего плохого с его стороны Максим никогда не испытывал, и оправдываться соседу вроде бы не было никакой причины.
Но все эти мелочи ничуть не портили Максиму ощущение надвигающегося праздника. Он ждал загадочного опыта с таким нетерпением, с каким совсем маленьким ожидал Нового года и подарка от Деда Мороза. Старик, отнюдь не похожий на новогоднего деда, играл для мальчишки сейчас схожую роль. Он создавал ту же атмосферу таинственности и ожидания волшебства.
Самое интересное, что Афанасий Семенович ждал назначенного дня с таким же нетерпением. Он старался держаться с обычной солидностью и церемонностью, но это у него получалось неважно. Старик словно помолодел лет на двадцать. Он целыми днями ходил взбудораженный, говорил больше обычного, жестикулировал – словом, вел себя беспокойно. В нем одновременно ощущались радость и непонятная тревога. Максим, глядя на него, предполагал, что Афанасий Семенович завершает какую-то свою большую работу, которую должен венчать намеченный эксперимент, но при этом нервничает и немного опасается неудачи.
Максима так и подмывало рассказать кому-нибудь о предстоящем опыте, но он понимал, что делать этого ни в коем случае нельзя. Витька замучает расспросами и станет напрашиваться с ним, а родители могут просто запереть под замок: опасно ведь. Но тайна так и распирала его изнутри, а потому, чтобы не проболтаться, он стал очень молчалив. Максиму казалось, что он ведет себя очень естественно, но на самом деле вид у него стал настолько скрытный, можно сказать, хитроватый, что окружающие догадывались о какой-то тайне. Естественно, истолкования были самые разные.