– Афанасий Семенович! Я никому ничего не скажу! – взмолился Максим.
– Поздно! Я уже все решил. – Старик оставался непреклонен. – Лучше не утомляй меня своими воплями, не трать на них время. Ведь его осталось совсем немного, а я еще собираюсь кое-что рассказать. И замену тебе искать поздно. С предыдущим объектом у меня ничего не вышло, а пока я буду искать нового, могу и умереть.
– Так, значит, вы не бессмертны? – переспросил Максим. У него мелькнула безумная надежда, что старик умрет прямо сейчас и не успеет довести до конца свое ужасное дело.
– Я умру, если не получу вовремя подпитку, – подтвердил Афанасий Семенович. – К тому же меня можно убить. На физические травмы бессмертие не распространяется. Я лишь не могу умереть от старости. Но, – он хитровато прищурился, – я всегда забочусь о том, чтобы получить подпитку вовремя. А что касается физических опасностей, то против них достаточно элементарной осторожности. Что может случиться со стариком, который почти никуда не выходит из дома и не имеет особых ценностей?
– Значит, я для вас всего лишь подпитка? – Максиму вдруг стало очень обидно. – Вроде как для людоеда?
– Ну нет, не совсем! – старик поморщился. Очевидно, его покоробило такое сравнение. – Мне кто попало не подходит! Такие кандидатуры, как твой друг, я даже не рассматриваю. Механизм процесса, как ты мог заметить, требует участия жертвы. Причем участия талантливого, для которого необходимы некоторые научные способности. Разве справится какой-нибудь дурачок с такими манипуляциями? – Он посмотрел на Максима как-то даже ласково, словно добрый дедушка. – В том-то и беда, что приходится жертвовать лучшими. Кстати, в древности в жертву богам тоже приносили лучших: самых умных, самых красивых, самых сильных, ну и так далее.
– Везет же дуракам! – чуть не плача выпалил Максим. Он вспомнил библейскую фразу: «Блаженны нищие духом» и решил, что в его случае она вполне к месту.
– Я надеюсь, что ты станешь последней жертвой, о которой можно пожалеть, – не обращая внимания на его реплику, продолжил Афанасий Семенович. – Мне кажется, что через пару десятков лет я добьюсь того, чтобы в качестве жертвы использовать кого попало, а может, даже и животных. И тогда я смогу поделиться своим открытием с достойнейшими. Мы будем править миром и решать: кому продлить жизнь, а кого заставить умереть, все будут валяться у нас в ногах и умолять о бессмертии! Мы станем богами! – Старик до того возбудился и воодушевился, что, казалось, вот-вот взлетит. Столько лет он лелеял эти мысли в глубокой тайне, а теперь может открыть их хоть кому-то. И неважно, что этот кто-то сейчас умрет. Ему важен был хоть какой-нибудь слушатель.
– Вы станете дьяволами! – со злостью и отчаянием бросил Максим.
– Называй как хочешь! – беспечно махнул рукой Афанасий Семенович. – Суть от этого не изменится. – И тут, спохватившись, начал утешать мальчишку: – Ты не волнуйся, я тебя не забуду. Ты войдешь в историю! Я никого не забываю! – Перепадам его настроения можно было только поражаться, и это являлось еще одним свидетельством в пользу ненормальности старика, но только Максиму было от этого ничуть не легче. – У меня хранятся портреты всех, чьи жизни во мне. Там уже есть и твоя фотография.
Сосед стянул с головы свой шлем и выбежал из комнаты, но тут же вернулся с большой черной кожаной папкой, которую нес осторожно, почти нежно прижимая к груди, будто там лежало что-то очень хрупкое. Слегка подрагивающими руками он раскрыл ее и бережно вытащил стопку бумаг. «Вот они, все», – почти беззвучно шептал старик. Он стал показывать Максиму эти бумажки, поднося по одной к его лицу. При этом старик что-то говорил, то грустно, то воодушевленно, давая пояснения, но Максим его не слышал; это бормотание было для него сейчас просто звуковым фоном вроде тиканья часов.
Мальчик только напряженно всматривался в пожелтевшие листы бумаги и картона. Невооруженным глазом было видно, что многие из них очень древние. Это были портреты. Одни из них были мастерски выписаны красками, а другие представляли собой неумелые гравюры, по которым человека можно было бы узнать разве лишь с огромным трудом. Но всех объединяло одно.
Перед глазами Максима проходила череда мальчишек. У них были прически и костюмы разных стран и времен, иногда довольно причудливые, так что при других обстоятельствах он, пожалуй, мог бы и посмеяться над этими нелепыми одеяниями. Но сейчас ему было не до того. Все ребята были очень разные, но в то же время между ними улавливалось какое-то едва заметное сходство. И все они, Максим мог в этом поклясться, походили на него. Но что самое страшное, многих из них он узнавал. Это были те самые мальчишки, лица которых являлись ему возле стариковской квартиры. Он словно опять слышал грустный шепот: «Я тоже ходил к нему в гости!»
В этих лицах читалось столько доверчивости, любознательности, они были так полны жизни, что трудно было себе представить, что этих ребят уже давно нет на свете, что все они умерли совсем юными. По этим картинкам можно было изучать историю прически и костюма. Старых портретов в стопке оказалось несколько десятков. Затем, чем более современной становилась одежда, тем больше оказывались промежутки. Видимо, старик к этому времени научился увеличивать продолжительность действия жизненной подпитки.
Предпоследней лежала пожелтевшая черно-белая фотография. С нее смотрел серьезный мальчишка с умными глазами и широким лбом. На шее был повязан пионерский галстук. Это было то самое лицо, которое Максим видел сегодня, перед самым приходом к Афанасию Семеновичу. «Наверное, это и есть дедушкин Миша», – подумал мальчик и вздрогнул от собственной мысли. Дедушка описал своего друга довольно подробно, поэтому сомнений почти не было. До этого момента Максим в общем-то в душе не верил Афанасию Семеновичу; уж очень неправдоподобно, фантастически звучали его рассказы. Но теперь, соприкоснувшись с изображениями его жертв, Максим не знал что и думать. Особенно убедительно выглядела фотография Миши.
Максим отвел от нее взгляд и быстро зажмурился. Уж очень неприятно было видеть себя самого в компании давно умерших людей. Он прекрасно помнил, как несколько дней назад старик вдруг надумал его фотографировать. Он еще долго возился со стареньким фотоаппаратом, помещенным на трехногий штатив, а во время съемки с головой накрылся каким-то покрывалом, совсем как старинные фотографы. Только что не сказал, что вылетит птичка. Конечно, никакого значения Максим этому не придал; он только заинтересовался старинным фотоаппаратом, устройство которого Афанасий Семенович ему с удовольствием растолковал. А оказывается, его снимали для истории.
Странно и жутковато было видеть столько молодых лиц (а их здесь была почти сотня) и сознавать, что все эти жизни ушли на поддержание существования старого паука. Он высасывал из них все силы. Максим не верил, что такое возможно; ему представлялось, что все это нереально, что это какая-то грандиозная мистификация. Сейчас мальчик пытался утешить себя мыслью, что старый ученый коллекционировал портреты, а потом сошел с ума и сочинил странную и страшную историю, воплощение своей мечты. А его самого он просто загипнотизировал, предварительно показав портреты. Поэтому-то он и видел все эти лица. Вот только как далеко зашло безумие? Сможет ли он остановиться?