– Нет, они погибли не зря! – разглагольствовал тем временем Афанасий Семенович. – Ты только представь себе, как было бы облагодетельствовано человечество, если бы бессмертными стали Ньютон, Архимед, Спиноза, Леонардо! Чего бы они только не сделали, обогащенные вековым опытом! Ну ничего! Гении грядущего станут бессмертными! И я первый среди них! А для вас, погибших во имя этой цели, будет особый пантеон. Он будет таким, таким… – Афанасий Семенович с трудом облекал в слова разыгравшуюся фантазию. – Таким, что сам Хеопс сгорит от стыда и зависти в своей пирамиде. Вам будут поклоняться как великим героям! Это я тебе обещаю! – Видимо, старик был искренне убежден в своей щедрости. Он считал, что делает для Максима очень много.
– Нам будет очень приятно! – Максим хотел вложить в эти слова как можно больше сарказма, чтобы хоть как-то указать старику на неуместность его патетики, но тот так распалился, что принимал все за чистую монету. Конечно, Максиму хотелось иногда стать героем; в своих фантазиях он даже иногда героически погибал. Но одно дело тихо мечтать перед сном в мягкой постели, находясь в полной безопасности, а совсем другое – мучиться связанным на краю гибели.
– И потом, мало ли людей гибнет бесполезно, бессмысленно в любом, даже самом юном возрасте. – Старик уже не только не испытывал угрызений совести по поводу намечающегося убийства, но, наоборот, ставил его себе в заслугу. – Мои прежние ученики могли запросто погибнуть от бушевавших тогда эпидемий, пропасть ни за грош. Или быть убитыми в многочисленных войнах; пасть случайными жертвами. Да мало ли что с ними могло случиться!..
– Они могли долго и счастливо жить! – неожиданно перебил его Максим.
– Жизнь полна страданий, – ответил слегка опешивший старик. – Уж я-то это знаю как никто другой! И потом, что такое жизнь нескольких мальчишек по сравнению с возможностью вечного творчества для великих! Да один Пастер или Кох спас их миллионы своими открытиями, а мог бы миллиарды, будь кто-то из них жив до сих пор. Нет! – Он потряс перед носом Максима своим крючковатым пальцем. – Прогресс требует жертв! Это дело не сантиментов, не личных чувств, а статистики. Вот ты, – он с сожалением посмотрел на мальчика, – мне очень симпатичен. Я к тебе привязался. Но мне придется подавить в себе эту привязанность ради великой цели.
– Но если я вам так симпатичен, неужели нельзя подыскать кого-то другого? – Максим ухватился за очередную соломинку. – Неужели вам не нужен помощник?
– Нет. – Афанасий Семенович нахмурился. – Я уже говорил тебе, что слишком поздно. И потом, – он слегка усмехнулся, – я не слепой. Ты знаешь слишком много, но притом не веришь мне, считаешь, что я спятил. – Максим потупил глаза и покраснел. Старик словно видел его насквозь. – Это значит, что ты не удержишь тайну и не будешь мне помогать. В лучшем случае ты станешь держаться от меня подальше, а в худшем бросишься в милицию. Мне мог бы поверить лишь человек моего времени, но не твой современник.
– Я вам верю! – отчаянно завопил Максим, но старик его уже не слушал.
– Когда ты исчезнешь, я выжду некоторое время и уеду отсюда, – говорил Афанасий Семенович как бы самому себе. – Не стоит привлекать внимания. Я часто переезжаю. Думаю, мне стоит уехать из страны. А то занесло меня в Россию, а после революции уж и выбраться не мог, слишком опасно. Мотался по Уралу, по Сибири. Два раза чуть не арестовали. Там инквизиция, там НКВД, там дикари. Нигде мне нет покоя. – Похоже, старик жалел себя, обреченного на такие скитания. – И привязаться ни к кому нельзя. Или умирает человек, или тайну трудно скрывать. Я как Агасфер, Вечный Жид. Знаешь такую историю? – Он вспомнил о существовании Максима.
– Нет, – соврал Максим: нужно было тянуть время, и ради этого он готов был выслушивать все, что угодно. – Расскажите, пожалуйста.
– Жаль, но уже нет времени на сказки. – Афанасий Семенович махнул рукой, взглянув на большие песочные часы. Песка в верхней половинке оставалось совсем немного, и он неудержимо перетекал вниз. Казалось даже, что к концу срока он стал падать быстрее. Если б Максим был поэтом, он мог бы сказать, что это утекает его жизнь. – Пора приступать к финальной части.
Сейчас я устроюсь напротив тебя, – комментировал сосед. – Кое-что подключу, и твоя жизнь начнет перетекать в меня. Процесс, конечно, болезненный, но ты сам виноват. Я никого никогда не мучил. Тот, кто выполнял все мои указания, нисколько не страдал. Ты можешь утешаться тем, что я буду испытывать боль гораздо сильнее тебя. Ведь действие отвара на тебя еще продолжается, хотя и ослабленное. Я же не должен был пить ничего, хоть как-то притупляющего ощущения. Ты будешь смотреть на меня и черпать мужество! – патетически закончил старик.
– Я не хочу!!! – заорал Максим самым истошным голосом, на какой был способен. Ему было очень страшно. К тому же он боялся боли. Мальчишка стыдился этой слабости и никому в ней не признавался, но даже обычный анализ крови из пальца был для него серьезным испытанием, а перед кабинетом зубного врача он едва не падал в обморок. Если такие неприятные, хотя и пока что терпимые болевые ощущения он испытывал сейчас, то дальнейшее можно было представить только с содроганием.
– Твои крики будут мне неприятны. Такой торжественный момент не следует омрачать, – недовольно произнес Афанасий Семенович. Он достал какую-то тряпку, впрочем, весьма чистую, и направился к Максиму с целью заткнуть ему рот кляпом.
В какие-то доли секунды у мальчишки сработало подсознание, и из памяти выплыла давняя беседа с Витькой. Тот рассказывал ему о различных способах освобождения; в частности, как надо напрягать руки, если тебя связывают, чтобы потом иметь возможность развязаться. А также в каком положении должны быть язык и губы, чтобы после освободиться от кляпа. Против профессионала они ничем бы не помогли, а вот против любителя могли оказаться очень даже эффективными. Эти советы Максим тогда не воспринял всерьез и учиться не стал. Первое уже ничем помочь ему не могло, а вот второе… И сейчас, вспомнив теорию, он почти инстинктивно сделал все так, как говорил друг.
– Ну вот, теперь ничто не будет раздражать, – удовлетворенно сказал старик, окончив работу.
Максим лихорадочно стал шевелить языком. Вроде бы все получилось так, как говорил Витька. Ему казалось, что, поднапрягшись, рот можно будет освободить. Конечно, хотелось сделать это немедленно, но он сумел удержаться от такого неразумного поступка. Тогда Афанасий Семенович все бы повторил, но только более тщательно. А теперь… теперь можно дожидаться подходящего момента. Что это за момент, Максим представлял себе не очень четко. Пока что ему приходило в голову попытаться разжалобить старика, когда таинственный процесс уже начнется.
– Теперь можно начинать! – потер ладони Афанасий Семенович и медленно направился к своему креслу.
Максим расширенными от ужаса глазами не моргая наблюдал за ним. Жутко было себе представить, что последнее увиденное им за свою короткую жизнь будет это лицо с крючковатым носом и блестящими глазами – лицо убийцы. Мальчик крепко зажмурился, как маленький ребенок, когда он боится. И в это мгновение прозвенел звонок в дверь. На фоне напряженной, почти абсолютной тишины он прозвучал настолько резко и пронзительно, что оба вздрогнули всем телом.