В последние дни пребывания на своем посту Хелмс опасался, что Никсон и его лоялисты начнут рыться в досье ЦРУ. Он сделал все, что в его власти, чтобы уничтожить два набора секретных документов, которые могли нанести непоправимый вред агентству. В одних документах содержались улики, свидетельствующие об экспериментах по управлению сознанием с помощью ЛСД и других наркотических средств, которые он и Аллен Даллес лично одобрили два десятилетия назад. Тех документов сохранилось крайне мало.
Второй набор документов представлял собой личные секретные магнитофонные пленки. За шесть лет и семь месяцев службы на посту директора Центральной разведки Хелмс записал сотни бесед в своем кабинете на седьмом этаже. К дню его официального отъезда 2 февраля 1973 года все записи были уничтожены.
«Когда Хелмс покидал здание, у входа собралась огромная толпа, – сказал в интервью Сэм Хэлперн, на тот момент – главный помощник по тайной службе. – В ведомстве не было никого, кто бы мог спокойно взирать на происходящее. Все понимали, что нас ждут весьма непростые времена».
Крушение ЦРУ как секретной разведывательной службы началось в день ухода с поста директора Центральной разведки Ричарда Хелмса и прихода на его место Джеймса Шлезингера.
На новом посту Шлезингер провел… семнадцать недель. За это время он успел уволить более пятисот аналитиков и свыше тысячи сотрудников тайной службы. Офицеры, работающие за границей, получали зашифрованные телеграммы без подписи, в которых сообщалось, что они уволены. В ответ Шлезингер получил несколько анонимок с угрозами физической расправы, что послужило для него веским поводом обзавестись вооруженной охраной.
В качестве нового руководителя тайной службы Шлезингер назначил Билла Колби, с которым он вскоре встретился, чтобы подробно разъяснить, что настала пора «изменить концепцию «секретной службы». Наступала эпоха технократии, а время изрядно постаревшей гвардии, которая находилась в игре уже четверть века, безвозвратно ушло. «Он испытывал гиперподозрительность по отношению к роли и влиянию тайных операторов, – вспоминал Колби. – Он чувствовал, что агентство сделалось самодовольным и «обрюзгшим» от их вездесущего господства, и, действительно, в рядах этой гвардии было немало лиц, которые лишь следили друг за другом, играли в шпионские игры и с тоской вспоминали былые безмятежные дни».
Представители «старой гвардии» утверждали, что каждый элемент работы ЦРУ за границей являлся составной частью борьбы против Советов и красных китайцев. Будь вы в Каире или Катманду, вы всегда, на каждом клочке суши и моря, боролись с Москвой и Пекином. Но когда Никсон и Киссинджер чокались бокалами с лидерами коммунистического мира, то какая при этом преследовалась цель? Президентская политика разрядки иссушала наступательный порыв тайной службы времен холодной войны.
Колби произвел пересмотр возможностей ЦРУ. За десятилетие до этого половина бюджета ЦРУ уходила на тайные операции. При Никсоне этот показатель упал ниже 10 процентов. Вербовка новых талантов существенно сократилась, и тому причиной была, естественно, война во Вьетнаме. Политический климат не способствовал привлечению умных выпускников колледжей; растущее количество университетских городков также мешало активной работе вербовщиков ЦРУ. Окончание военного призыва означало приостановку перевода младших офицеров в число действующих сотрудников ЦРУ.
Советский Союз по-прежнему оставался для американских шпионов неизведанной страной, полной загадок. Северная Корея и Северный Вьетнам были просто белыми пятнами. ЦРУ покупало информацию у дружественных иностранных разведывательных служб и лидеров третьего мира, которых напрямую и контролировало. Лучше всего это проявлялось на периферии властей, но эти места были «дешевыми», обзор глобальных событий с них был несколько затруднен.
Советский отдел ЦРУ все еще был парализован теориями заговора Джима Энглтона, который по-прежнему отвечал за американскую контрразведку. «Энглтон просто опустошил нас, – за явил Хэвиленд Смит из ЦРУ, который проводил операции против Советов в 1960-х и 1970-х годах. – Он оставил нас на обочине советского бизнеса».
Одна из многочисленных малоприятных задач Билла Колби состояла в том, чтобы принять решение по поводу алкоголика-контрразведчика, который теперь пришел к выводу, что и сам Колби является «кротом», работающим на Москву. Колби пытался убедить Шлезингера, чтобы тот уволил Энглтона из ЦРУ. Новый директор колебался, особенно после одного характерного эпизода.
В своем темном и закоптелом кабинете Энглтон провел для нового босса виртуальное путешествие на пятьдесят лет назад, к истокам советского коммунизма, познакомив с изощренными операциями и политическими манипуляциями, которые русские проводили против Запада в 1920-х и 1930-х годах через двойных агентов, а также с кампаниями по распространению дезинформации в 1940-х и 1950-х годах. Свою демонстрацию Энглтон завершил предположением о том, что в 1960-х годах Москва смогла просочиться в ЦРУ, причем на самом высоком уровне. Короче говоря, противник прорвал оборону ЦРУ и окопался глубоко в американском тылу.
И Шлезингер попался на эту удочку, очарованный дьявольским экскурсом в историю, который организовал ему Энглтон.
Шлезингер заявил, что рассматривает ЦРУ как «центральное разведывательное управление – каждое слово с маленькой буквы». При Киссинджере оно стало не чем иным, как «определенным компонентом Совета национальной безопасности». Он намеревался передать его в ведение заместителя директора Вернона Уолтерса, в то время как сам активно занимался спутниками-шпионами Управления национальной разведки, колосса электронной слежки при Агентстве национальной безопасности, а также военными донесениями Разведывательного управления министерства обороны. Он намеревался выполнять роль, которую в общих чертах обрисовал в донесении президенту – в качестве директора Национальной разведки.
Но его огромные амбиции были подорваны серьезными преступлениями и правонарушениями Белого дома. «Уотергейтский скандал начал вытеснять почти все остальное, – сказал Шлезингер, – и стремления, которые были у меня вначале, постепенно вытеснялись потребностью защиты и фактического спасения нашего агентства».
Ему пришло в голову нестандартное решение.
Шлезингер думал, что его проинформировали обо всем, что было известно ЦРУ о событиях в отеле «Уотергейт». Он был потрясен, когда Говард Хант заявил, что он и его «сантехники» проводили обыски в кабинете психиатра Дэниела Эллсберга при технической поддержке ЦРУ. При пересмотре ведомством собственных досье натолкнулись на дубликат пленки, которую проявили для Ханта, когда тот проводил расследование. В дальнейшем обнаружились письма от Джима Маккорда, которые можно было рассматривать в качестве угрозы шантажа президента Соединенных Штатов.
Находясь в составе УСС, Билл Колби не раз забрасывали в тыл противника. Он провел шесть лет, контролируя уничтожение коммунистов во Вьетнаме. Он не так уж легко поддавался на показной произвол. Но гнев Шлезингера он счел внушающим опасения. Директор рвал и метал. «Если нужно, увольте всех! – кричал он. – Разберите на части, раскройте все!» Затем Шлезингер составил служебную записку для каждого сотрудника ЦРУ. Составленное мелким шрифтом примечание было одним из самых опасных решений, которые когда-либо принимал директор Центральной разведки. Это было наследство, которое он предпочел оставить: