В то же время России сильно мешает отсутствие понимания базовых установок в обществе. Именно поэтому страна каждый раз ходит по кругу. И в этом плане Путин интересен как раз тем, что является лидером, который формулирует неполитические задачи.
Путин сейчас воспринимается как лидер консервативного образа мышления. Российские либералы, подбросив повестку дня, раскололи общество на антилибералов и пролибералов. При этом они нарисовали самый неудачный из возможных для себя сценариев, когда проассоциировали себя с теми свободами, которые принципиально противоречат российской патриархальной традиции. Пресловутые гей-браки, гей-парады, усыновление детей гомосексуалистами — весь этот набор вдруг стал темой политических дискуссий, когда в конечном итоге ты определяешь, свой человек или чужой, по вопросу «Ты за гей-парады или против?»
Неожиданно получилось так, что если раньше понятие «западник и либерал» лежало, в общем, вполне в рамках идеологии, то сейчас оно приобрело легкую сексуальную окраску. Дошло до того, что сексуальная ориентация уже фактически определяет политические взгляды человека — как будто представитель гей-сообщества даже при всем желании не может назвать себя патриотом или консерватором (именно консерватором, а не традиционалистом), а приверженец традиционных сексуальных взглядов не может быть либералом. Все понятия вдруг смешались и начали приобретать совершенно иной смысл — или, если угодно, попросту утратили большую часть смысла.
Сегодня в российских либеральных кругах принято наперебой цитировать известное высказывание «патриотизм — последнее прибежище негодяя», вкладывая в него явно отрицательный смысл. Однако если порассуждать на эту тему, стоит обратить внимание на то, что патриотизм назван именно последним прибежищем. Сначала негодяи бегут в другие места. И, как ни парадоксально, ассоциировать напрямую эти два понятия можно лишь в последнюю очередь — даже в соответствии с цитатой.
Что характерно, люди даже не задумываются над тем, что больших патриотов своей страны, чем, к примеру, жители Соединенных Штатов, еще надо поискать. И что один из самых патриотических лозунгов был выдвинут не кем иным, как президентом Кеннеди: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, — спроси себя, что ты можешь сделать для своей страны». При этом никому не придет в голову обвинить президента Кеннеди в том, что он мерзавец — по крайней мере, если не рассматривать с точки зрения морали его отношения с Мэрилин Монро, — и уж точно никому не придет в голову сказать, что США страна негодяев, потому что американцы более чем патриотичны.
Но почему-то, когда в России человек заявляет, что он патриот, слышатся саркастические замечания: «Ну да, когда родина тебя грабит, она начинает говорить о патриотизме». Хотя, опять-таки, та же Америка постоянно говорит о патриотизме, но при этом своих не грабит. То есть все время подсовываются ложные цели. Для патриархального российского большинства — бесспорно, пассивного, не желающего быть втянутым в активную политическую жизнь, — эти оскорбительные лозунги звучат крайне неточно и неправильно.
Гигантское отличие Путина от оппозиции состоит в том, что Путин говорит на языке этого патриархального большинства, понимает его, апеллирует к нему и очень четко попадает в национальный характер. Наши либералы все время пытаются пугать чужими лозунгами. Стоило случиться майдану на Украине, как они тут же вышли к столичному Замоскворецкому суду с лозунгами «Банду геть!» и «Да здравствует майдан!» — тем самым опять-таки вызывая отторжение у подавляющего большинства своих потенциальных избирателей. Потому что все время привносят в Россию чужую модель.
В идеологическом поле бороться с Путиным было бессмысленно, там оппозиция заведомо проигрывала — поскольку ее противник на это поле даже не выходил, не предлагал никакой идеологии и по большому счету ни за какую идеологию не стоял. Когда же он все-таки вышел, то вышел скорее на поле морально-этическое — и, похоже, оппозиция была к этому совсем не готова.
2013–14 годы стали годами больших потерь в общественном мнении именно потому, что морально-этические качества не были предметом дискусии оппозиции с властью. А когда власть сделала первый шаг — пусть искусственно, вынужденно, под влиянием Запада, — она вполне закономерно стала сильно выигрывать. Тем более что многие деятели оппозиции, при всем к ним уважении, в моральном плане вряд ли могут быть примерами.
В свою очередь, формулируя то, что можно назвать квазиидеологией — в терминах отношения к социальным меньшинствам, к традиционным семьям, к той или иной религии, к воспитанию детей, к преподаванию в школе определенных предметов, — власть превращает идеологию в разговор о темах, которые понятны любому, даже самому малообразованному гражданину России.
Повторим, не власть это придумала — она тут работала вторым номером. Но она гораздо чаще говорит на языке, понятном простому россиянину, чем оппозиция со всеми своими рассуждениями о свободе и либерализме, заумными теориями прибавочной стоимости, объяснениями, как нужно строить бюджет и сколько брать налогов. И неважно, кто сколько украл и кто коррупционер. Люди просто идентифицируют — свой или чужой. Критерий простой: «Ты в Бога веришь или нет?» А если ты говоришь не «церковь» а «РПЦ», или называешь Патриарха Гундяевым, включается механизм отторжения. Не играет никакой роли, кто, по большому счету, в данный момент занимает пост Патриарха. Просто сразу формируется отношение: ты — чужой. Ты свой в «Жан-Жаке», но чужой для народа.
Повестку дня сегодня диктует власть. Она креативней. Она предлагает какие-то гигантские проекты и все время их реализует. А активность в ответ на эти проекты все время очень предсказуема. Но дело в том, что построить олимпийский кластер интересно. Провести Олимпиаду интересно. Выиграть кучу медалей интересно. А попытки на этом фоне кричать «украли столько-то», «украли то и это», «посадили двух экологов», «а почему не рассказали про трагедию черкесского народа» вызывают у большинства людей одну реакцию: «Сколько можно? Да мы гордимся тем, что наши ребята взяли первое место, 13 золотых медалей!»
И получается так, что одни реально делают, а вторые все время повторяют: «Воруют, воруют, воруют…» Дальше работает простая человеческая логика: если все своровали, то на какие деньги построили? И возникает своего рода когнитивный диссонанс, когда с одной стороны за власть выступают уважаемые западные эксперты типа президента МОК, а против начинают кричать те наши, от которых, как от оппозиции, в общем-то, ждешь какой-то позитивной повестки. Спрашиваешь: «А предлагаете-то вы что?» И тебе на полном серьезе заявляют, что надо было не Олимпиаду проводить, а каждому раздать по мини-айпаду. Такое ощущение, что человек вообще не понимает, о чем говорит.
Любая страна, какой бы она ни была — демократической или антидемократической, — борется за право проведения Олимпиады отнюдь не по экономическим соображениям. Одна из задач власти — это пиар страны. Олимпиада — это блестящий пиаровский проект, и Россия его провела с большим успехом.
Заметьте, как этот проект неожиданно похоронил тему коррупции при строительстве объектов. Опять же, почему? Потому что критики, убежденные, что никто не будет всматриваться в документы, пропустили момент, когда власть научилась с ними бороться, причем их же методами. Власть стала в ответ читать антикоррупционные доклады и над ними издеваться, говоря: «Вот здесь неточно, здесь неправильно, вот этот объект включили в список, а он не имеет отношения к олимпийской инфраструктуре. А тут вы вообще о чем?» Доходит до того, что, казалось бы, либеральные СМИ, ранее дружно поддерживавшие эту тенденцию, вдруг стали задумываться: «Постойте, а может, действительно какая-то чушь написана?»