Ночи становились все влажнее и теплее. Марина чувствовала это особенно остро, потому что дни проходили как бы мимо нее. Она почти не выходила из своей комнаты, и Глэдис, приносившая ей еду, даже перестала выманивать ее рассказами о жарком солнышке и щебете птичек, а только с молчаливым страхом поглядывала на мрачное, исхудавшее лицо «русской кузины» и торопилась убраться поскорее из комнаты, ставшей местом добровольного заточения. Никто, впрочем, не догадывался, что по ночам Марина все-таки выскальзывает из замка и бродит по лужайкам и тропинкам, кружит, словно мотылек, которого манит негаснущий свет в окне Десмонда… Иногда окно оказывалось темным, что означало – лорд Маккол покинул родовое гнездо. Марина только от Глэдис узнавала о том, что творилось в замке и деревне. Именно горничная поведала ей, что несколько арендаторов-фермеров, оказавшихся охотниками за ведьмами, были выселены с земель Макколов, что Сименс изгнан… хотя и никуда не ушел. Его хватил удар, и сэру Десмонду пришлось оставить обезножевшего старика в замке, поручив его попечению мистера Джаспера, который оправился от болезни. Разумеется, не сам Джаспер ходил за больным – на то была прислуга, и именно благодаря ей стало известно, что Сименс совершенно обелил леди Марион. Впрочем, отношение Глэдис к Марине не изменялось к худшему и до его признания: Агнесс яростно не любили в замке, и хоть смерть ее была ужасна, девушка сочла, что она заслужила свою участь. Марина не знала, дошли ли слова Сименса до лорда Маккола – Десмонда она так и не видела. Судя по всему, он спокойно воспринял ее затворничество. Как, впрочем, и Джессика.
Потеря только что обретенной дружбы огорчала Марину до слез. Недоверие Джессики было оскорбительно! Ведь видела потрясение Марины, пыталась помешать ей спуститься на берег, а потом вдруг, ни с того ни с сего… Конечно, Джессика в тот момент прямо-таки обезумела от ужаса, ее отчасти можно понять… Но все-таки Марина чувствовала себя преданной и бесконечно одинокой. Худо-бедно, а 31 июля медленно, но верно приближалось, и все чаще Марине приходила мысль, что у нее есть возможность расчудеснейшим образом отплатить Десмонду за все, что ей пришлось перенести по его вине.
Нет, она больше не мечтала о том роковом выстреле. Вот ведь желала Агнесс зла, а потом жизнь готова была положить, лишь бы спасти соперницу. Но кто-то же подсунул в шкаф Марины куклу с иголкой в сердце! И почему-то именно след Агнесс отпечатался на рассыпанном маке! Дыма без огня не бывает… Но если Десмонд у нее на глазах пустит себе пулю в лоб, не будет ли это повторением действа на берегу реки? А вот ежели он с нею повенчается, подтвердив публично то, что было совершено тайком, кто тогда в Маккол-кастл посмеет посмотреть сверху вниз на «русскую кузину»! И Джессике придется очень постараться, чтобы заслужить прощение миледи Марион…
* * *
– Алан! Алан!
Марина, вышедшая на прогулку, услышала крик и вздрогнула так, что с трудом удержалась на ногах. Наверное, какая-нибудь служаночка зовет своего дружка. Пришла на свидание, а его нет на месте. Но почему она кричит с таким отчаянием? Может, застала милого с другой?
Марина печально хохотнула, да так и замерла с открытым ртом, увидев черный клубочек, прокатившийся по лужайке от кустов к замку.
Неужели Макбет, которого Марина уже много дней не видела, словно и кот тоже заразился всеобщим отчужденным отношением к ней? Глупости, кот белый, да и существо это гораздо больше. Вот оно распрямилось и замахало руками, слишком длинными для его коротенького тела…
– Брауни! – так и ахнула Марина.
– Алан! – послышался новый испуганный зов, и Марина удивилась еще более: разве порождение нечистого духа, брауни, может носить человеческое имя? А ему оно, несомненно, знакомо: брауни остановился, неуклюже затоптался на своих коротеньких ножках и начал медленно поворачиваться на зов. Тогда Марина неожиданно для самой себя окликнула:
– Алан! Иди ко мне!
И брауни замешкался, не зная, на чей зов спешить. Но поскольку новых окликов не последовало, со всех своих коротеньких ножек заспешил в сторону ближнего голоса – к Марине.
Она не знала, как смогла не кинуться прочь, стеная от страха и отвращения. Вцепилась в какой-то куст, чтобы удержать себя на месте, и во все глаза смотрела на приближавшийся к ней темный клубок. И в это мгновение взошла луна.
– Господи милостивый! – выдохнула Марина, разглядев хорошенькое детское личико на уродливом мохнатом теле, и у нее обморочно зашлось сердце. Но в тот же миг рука ужаса разжалась, ибо она разглядела длиннополое и длиннорукавное одеяние, что-то вроде неуклюжей шубенки, облегавшее ребенка. И ей уже не было страшно, когда дитя с разбегу кинулось к ней, так что Марине ничего не оставалось, как подставить руки, подхватить его и прижать к себе.
Ребенок счастливо засмеялся, и в алом ротике сверкнули жемчужные маленькие зубки. Не веря глазам, смотрела Марина в светло-голубые глаза, казавшиеся в лунном свете похожими на опалы, на льняные вихры, выбивавшиеся из-под круглой, плотно завязанной шапочки. Она уже видела это личико… Нет, не может быть!
Ребенок на ее руках вдруг завертелся и плаксиво шепнул:
– Жарко…
Светлые бровки жалобно изломились.
И в самом деле: ночь тепла, дитя набегалось, а в такой шубейке и в мороз взопреешь. Марина осторожно поставила малыша на траву и принялась развязывать тесемки шапки и поясок шубы.
Почувствовав прохладу, дитя радостно завертело головой. Шапочка свалилась, и лунный луч заиграл на гладенько причесанной головке.
– Ты кто? – спросило дитя. – Мамочка?
У Марины почему-то перехватило горло.
– Погоди-ка раздеваться. Как бы не простыть на ветру… – И она вновь принялась напяливать шапку на светлую головку, как вдруг дитя исчезло из ее рук. Марина какое-то мгновение так и сидела на корточках, тупо уставясь туда, где только что был ребенок. «Брауни, настоящий брауни! – мелькнула мысль. – Был да исчез!»
И только потом она сообразила, что малыш исчез не сам по себе, а был вырван из ее рук женщиной, которая сейчас ломилась через кусты, держа «брауни». А тот тихонько смеялся – словно серебряные колокольчики перезванивали! – и махал Марине.
Девушка ринулась следом, повинуясь той же слепой вещей силе, которая нынче ночью направляла ее поступки. В несколько прыжков догнала убегавшую женщину, что было силы вцепилась в ее плечи, рванула… и тут же согнулась, зашлась от боли, хватаясь за колено. Потому что похитительница ребенка, не оборачиваясь, лягнула ее, как норовистая кобылица, и снова бросилась в глубину парка.