– И где? – Чарли невольно смотрит на реку.
– Верно, – говорит Камеда.
Молчание начинает действовать на нервы.
– Только их? – спрашивает Чарли, чтобы просто не молчать.
– Нет.
– Это странно.
– Странно.
– А ошибки точно нет?
– Опознали троих из пяти, так что…
Чарли кивает, говорит, что должен побыть один, идет домой, звонит в участок. Он не сомневается в словах Камеды, но чувствует, что должен проверить, убедиться.
– Хорошо, что ты позвонил сам, – говорит Эриксон.
Он спрашивает Чарли о братьях и родственниках. Спрашивает о копе по имени Камеда.
– Причем тут Камеда и мои родственники? – спрашивает Чарли.
В голове что-то проясняется. Эриксон все еще что-то говорит, но Чарли уже не слушает. В голове звучит крик. Свой собственный крик. Крик, когда тварь укусила его за руку. Чарли закрывает глаза, но голос не стихает. Наоборот, теперь к нему добавляются видения. Видения из прошлого. Тварь сжимает горло Микелы, грызет его руку. Острые зубы разрывают плоть, ломают кости. Чарли видит свои пальцы, оставшиеся в пасти твари. Микела смотрит на него, хватая открытым ртом воздух. Ее глаза налиты кровью. Чарли понимает, что должен что-то сделать, но сил нет. Кровь хлещет из его изуродованной руки.
– Я сожру твое сердце и печенку, сожру все, что вы испортили во мне! – шепчет тварь свистящим голосом.
Жизнь уходит из Микелы. Чарли видит это в ее глазах, понимает, что она мертва. Уже мертва. Видит, как поднимается вторая тварь, которую пристрелила Микела, но бороться за жизнь нет ни сил, ни желания. Тварь хрипит, оглядывается по сторонам. Кровь и почти черная слизь вытекают из ее простреленной головы.
– Мне нужен твой мозг! – хрипит тварь, приближаясь к Чарли.
Он закрывает глаза. Он не хочет сопротивляться.
Чарли слышит звонок в дверь. Лежит на кровати и смотрит в потолок. Кто-то снова звонит. Настойчиво. Чарли не реагирует. Слышит, как кто-то открывает дверь своим ключом. Входит Камеда. Стоит, возвышаясь над Чарли, и смотрит на него сверху вниз.
– Я все знаю, – говорит ему Чарли. – Я все вспомнил.
Он вспоминает слова Симонса.
– Ты тоже один из них? – спрашивает Чарли Камеду.
– Не из них, а из нас, – говорит Камеда.
– Я не хочу так, – говорит ему Чарли.
– Ты привыкнешь.
– Нет.
– А как же Микела?
– Она тоже стала одной из нас.
– И она тоже ничего не помнит?
– Не знаю. Я наблюдаю только за тобой. Такого еще никогда не было.
Камеда идет к окну, выглядывает на улицу.
– Скоро они придут и начнут задавать вопросы.
– Мне все равно.
Чарли вспоминает Микелу. Если он стал особенным, то почему и она не может стать особенной? И если они смогут найти друг друга, смогут встретиться… Он вспоминает уродливых тварей. Хочется сорвать с себя кожу и убедиться, что он теперь один из них.
– Нужно уходить, – говорит Камеда.
– Ты поможешь мне найти Микелу?
Чарли знает, что ответит Камеда. Знает, что он может соврать, но теперь у него есть надежда. И снова хочется двигаться. И можно бежать хоть на край света, лишь бы не прежняя пустота и грусть.
Кейт Макбрайд не знала, как это случилось. Вот она едет на машине по Касл авеню, на заднем сиденье смеется дочь, забавляясь над какой-то песней по радио, а вот ее уже везут в больницу. Рядом стоит врач. Голова кружится.
– Где моя дочь? – спрашивает Кейт, но никто не отвечает ей. – Где моя…
Она замолкает, потому что начинает действовать сильное успокоительное. Шум сирены стихает. Она медленно засыпает. Ей снится дочь, снится их дом.
– Где Кортни? – спрашивает Кейт уже в больнице.
Медсестра молчит, отводит глаза.
– Нет, – Кейт недоверчиво качает головой. – Я не верю, – она пытается подняться.
Медсестра выскальзывает из палаты, зовет доктора.
– Да не нужно мне это успокоительное! – кричит Кейт, вырываясь из крепких рук доктора. – Не нужно…
Она вышла из больницы спустя две недели. Сломанные ребра все еще болели, но Кейт не замечала этого. Мир стал чужим, враждебным. Мир, в котором все напоминало о Кортни. О маленькой Кортни, которая, казалось, все еще смеется на заднем сиденье ее Хонды. Но смех приходит из прошлого. Смех, который невозможно не слушать. Вот здесь они сидели с ней на скамейке. Вот здесь девочка упала и разбила колени. Вот здесь они покупали сладкую вату. А здесь…
Кейт с трудом добралась до дома, открыла трясущимися руками дверь, надеясь укрыться в знакомых стенах от нахлынувших воспоминаний, но в доме стало все только еще хуже. Кортни была повсюду. Ее голос, ее вещи, ее запах. Целая жизнь, которая оборвалась. Оборвалась так внезапно. Кейт упала на колени и заплакала.
Она не знала, сколько прошло времени. Все как-то замерло. Вся жизнь замерла. Кейт даже не чувствовала, что онемели ноги. Слезы кончились. Мысли кончились. Темнота залила комнату. На небе появились звезды. Кейт видела их через окно, понимала, что началась ночь. Вместе с этим стих и смех Кортни. Стих потому, что в это время девочка обычно уже спала. Ее маленькая девочка.
Кейт сидела, не двигаясь, пока не наступило утро. Утро, когда просыпалась Кортни. Кейт услышала ее голос – еще сонный, дотянулась до телефона и позвонила сестре, спросив разрешения приехать к ней. Голос сестры звучал где-то далеко, еще дальше, чем голос Кортни. Но Кейт понимала, что этот голос реален – голос сестры, в отличие от голоса ее дочери, который звучал у нее в голове, в ее воспоминаниях.
Она заставила себя подняться и начала собирать вещи, открыла шкаф, услышала, как зовет ее Кортни, которая уже окончательно проснулась, и, бросив чемодан, выбежала из дома, где безумие уже нависло на ее плечах.
Дом сестры был новым, и воспоминания почти не имели здесь власти над Кейт. Ее поселили в комнате для гостей. Окна выходили в сад, но Кейт почти никогда не открывала их. Внешний мир стал чужим, враждебным. Мир, который отнял у нее дочь. Да и без тех воспоминаний, от которых она сбежала, ей было грустно и тоскливо. День начинался. День заканчивался. Где-то текла жизнь, где-то дули ветра, шли дожди, падали звезды. Где-то. Кейт знала это, все помнила об этом, но мир сжался, запер ее сначала в доме сестры, а затем в комнате. Она боялась выходить. Боялась слышать голоса. Чужие, незнакомые голоса.