Предмет был тонким и длинным. Девушка назвала его палкой и долго не могла преодолеть эту преграду, но затем, неожиданно, один конец палки выскочил из земли, и девушка вместо препятствия получила удобный инструмент. Особенно после того, как руки уже были разодраны в кровь.
Но чем выше она поднималась, тем плотнее становилась земля, тем сложнее было преодолевать отделявшее ее от свободы расстояние. Но какое расстояние? Она остановилась и долго не могла заставить себя вернуться к работе, к спасению. Что если силы кончатся раньше, чем она выберется? Что если расстояние все еще слишком велико, а сил уже осталось так мало? Она даже заплакала, заснула, но открыв глаза, снова продолжила подниматься наверх, пытаясь пробиваться вперед при помощи найденной палки.
Ясность пришла внезапно. Ясность, которая отбросила все сомнения и тревоги. Земля стала настолько плотной, что девушка почти сдалась. Сдалась в тот самый момент, когда конец палки пробил последние слои и выбрался на свободу. Теперь сквозь полую сердцевину палки можно было видеть. Далекое звездное небо. Это придало сил, и девушка продолжила подниматься вверх, увеличивая все больше и больше отверстие при помощи палки.
Дождь начался утром, когда сердце с замиранием начинало ожидать первых лучей солнца. Небо затянули тучи, загремел гром. С неба сорвались первые капли дождя. Затем все как-то неожиданно стихло, ненадолго. Потом началась буря. Вода потекла в проделанное девушкой отверстие. Сначала она радовалась этому, затем поняла, что скоро все вокруг нее заполнится водой, и ей нечем будет дышать. Страх вернул силы, но земля над головой была слишком плотной, а времени, чтобы выбраться оставалось все меньше. Тогда девушка начала звать на помощь.
Никто не пришел на ее зов. Никто не услышал ее за шумом разыгравшейся небесной вакханалии. Лишь вода поднялась сначала до пояса, затем до груди. Девушка закричала в последний раз, задержала дыхание, прижалась губами к полой трубке, начиная дышать через нее. Все звуки стихли. Вода попала в уши, заставила закрыть глаза. Какое-то время девушка не двигалась, боясь, что палка может сломаться, и она задохнется, но затем бездействие начало сводить с ума. Она протянула руку и начала осторожно раскапывать нависший над головой размокший грунт. Дождь принес отчаяние, но дождь размочил землю и принес надежду. Тело замерзло и начало дрожать, но девушка старалась думать только о спасении, только о том, чтобы выбраться.
Она не знала, сколько прошло времени. Не знала даже, продолжает копать или нет – руки онемели, и она уже ничего не чувствовала. Мысли в голове застыли, замерли. Не было ни страха, ни отчаяния, ни ожидания, что кто-то придет и спасет ее. Все стало каким-то далеким, забытым, ненужным. Остались лишь губы и полая палка, через которую она все еще продолжала дышать. И ничего больше. Но нужно было расстаться и с этим. Скоро расстаться. Смириться и принять неизбежность, закончив этот долгий подъем…
Анита Бейтс умирала. Медленно. Неспешно. Словно желая показать своему супругу, как утекает из нее жизнь, заставить его смотреть. Смотреть и винить себя. Так, по крайней мере, казалось ему – Тайлеру Джонсону, ведущему специалисту ядерной электростанции в штате Пенсильвания. Бывшему специалисту. После того, как на его рабочем месте пострадал посторонний человек, он стал просто Тайлером Джонсоном, временно безработным мужем известной художницы, которая получила большую дозу радиации, в результате халатности мужа. Как-то так, по крайней мере, писали газеты. Писали в первые полгода. Затем об Аните Бейтс забыли. Даже художественные выставки вычеркнули ее имя из списка приглашенных. Все знали – она не выкарабкается, смерть достанет ее, уже достала, осталось лишь ждать, когда смерть устанет играть с ней в свою странную игру. Знала это и Анита. Знал и Джонсон. Знал и не мог смотреть, как жена медленно угасает. Три года. Три долгих года, за которые она успела создать еще десяток картин, которые тут же купили налетевшие стервятники-коллекционеры. За последней картиной тоже выстроилась очередь, но Анита не успела ее закончить. Жизнь оставила ее. Джонсон получил около сотни предложений, чтобы продать картину, но отказался. Он решил, что лучше будет оставить картину, повесить ее на стену, как вечное напоминание своей вины.
Когда Анита еще была жива, она выступала на суде, защищая мужа. Она взяла всю вину за случившееся на себя, но Джонсон все равно получил три года условно. Ее смерть и окончание полученного срока почти совпали, ударив Джона словно пощечина. Сделали это и газеты, назвав его везучим убийцей. Он получил свободу. Он получил деньги своей супруги. Даже ее последняя картина, осталась у него, и цена на нее обещала только расти с годами. Картина, на которую Джонсон смотрел каждый вечер и каждое утро. Смотрел, напоминая себе о том, что он сделал. Смотрел до тех пор, пока не увидел, что картина изменилась, словно кто-то решил продолжить рисунок. Продолжить рукой Аниты. Именно Аниты, потому что Джонсон знал ее почерк. Знал так хорошо, что просто не мог ошибиться. Но ведь Анита была мертва. Тогда кто? Призрак? Никогда прежде Джонсон не верил ни во что подобное, но видя, как картина становится с каждым новым днем все более и более сочной, начинал верить. Верить, как никогда.
Сначала он думал, что это кара, месть усопшей за его халатность, за то, что не смог уберечь ее. Затем на картине стали появляться странные детали, которые не планировались Анитой прежде. Лица, пейзажи. Джонсон видел, как первоначальный замысел супруги изменяется. Теперь это было уже нечто совершенно другое. Нечто странное. Нечто из прошлого. Из прошлого Аниты. Темного прошлого. Молодого и безрассудного прошлого. Они познакомились, когда Аните было тридцать, и она никогда не оглядывалась, никогда не вспоминала о том, что было с ней прежде. Не вспоминал и Джонсон, считая, что у него, как у мужчины, в прошлом должно остаться ни как не меньше шальных и безрассудных поступков, чем у жены, но… Но глядя на те рисунки, которые показывала ему картину, он все сильнее и сильнее убеждался в обратном. Анита Бейтс, которую он знал, и Анита Бейтс, которая прожила до него свои тридцать лет были так сильно различны друг от друга, словно ад и рай. Ад и рай, которые в годы жизни с ним попытались стать вдруг одним целым.
Вначале Джонсон испугался. Испугался за Аниту. Испугался и начал винить себя еще сильнее, за то, что едва она начала нормальную жизнь, по его вине эта жизнь закончилась. Но затем пришли сомнения. Что если Анита не изменилась? Что если это просто был способ для нее отвести от себя подозрения? Выйти за него замуж и очистить свое имя? Разве может человек измениться так сильно? Хитрый человек, расчетливый, коварный и не совсем здоровый психически, если верить рисункам. А Джонсон им верил. И они, словно благодаря его за это, открывали ему все больше и больше темную сторону его усопшей супруги, ее грязное прошлое. Пропахшее гнилой богемной жизнью прошлое. Он видел знакомые лица людей, участвовавших в омерзительных оргиях. Узнавал детали, о тех, кого считал почти идеалом. Узнавал, и чувствовал, как в нем поднимается гнев, ненависть, а затем, когда чувства перегорели, непонимание. Зачем? Зачем эта картина открывает ему подобные тайны? Или же не картина? Что если это открывается перед ним сама Анита, не желая, чтобы он винил себя в ее смерти? Что если она показывает ему, что он должен отпустить ее, что она уже взяла свое. Взяла от жизни, от мира, от мужчин и от женщин. От искусства. Даже от него. И теперь, он может быть свободен. Свободен, как был до встречи с ней.