— Ну… это зависит, — ответил он. — А вы куда?
Иссерли произвела в уме быстрые расчеты, взглянула ему в лицо, чтобы понять, какое место сможет занять в них он.
— Пока не решила, — сказала она. — Для начала в Инвернесс.
— Инвернесс меня устроит.
— Но оттуда вы собираетесь отправиться дальше?
— Я всегда стараюсь заходить так далеко, как удается.
В зеркальце заднего вида внезапно появилась машина, и Иссерли пришлось прикидывать ее намерения; когда же она смогла, наконец, снова взглянуть на своего пассажира, лицо его оказалось бесстрастным. Что именно обозначали его последние слова — игривую самоуверенность? Сексуального толка намек? Или просто скучную констатацию факта?
— Долго ждали? — спросила она, в надежде вытянуть из него еще одно замысловатое замечание.
— Пардон?
Он заморгал, глядя на нее, прервав попытку расстегнуть молнию куртки. Была ли эта задача — расстегнуться, одновременно прислушиваясь к простым вопросам, — непомерно сложной для его интеллекта? Правую бровь стопщика рассекал черный струп почти зажившей ранки — приложился где-нибудь спьяну? Белки глаз чистые, голова вымыта не в таком уж и далеком прошлом, от него не пахнет — может, он просто тупица?
— Там, где я вас подсадила, — пояснила она. — Вы долго ждали?
— Не знаю, — ответил он. — У меня нет часов.
Она опустила взгляд на его ближнее к ней запястье — крупное, поросшее золотистыми волосками, с двумя тянувшимися к лицевой стороне кисти голубоватыми венами.
— Ну, а как вам показалось — долго?
Он ненадолго задумался.
— Ага.
И улыбнулся. Зубы у него, пожалуй, подгуляли.
В наружном мире солнце внезапно обрело новую силу, как если бы некое отвечающее за него учреждение заметило вдруг, что сияет оно лишь вполовину рекомендуемой мощи. Ветровое стекло засветилось, будто лампа, потопляя Иссерли и ее пассажира в ультрафиолетовых лучах, в машине стояла жара, к которой примешивалась лишь толика ухитрявшегося просачиваться в какую-то щелку ветерка. К тому же и обогреватель так и остался включенным на полную, отчего стопщик вскоре заизвивался, сдирая с себя куртку. Иссерли поглядывала на него исподтишка, наблюдая за механикой бицепсов и трицепсов, за перекатами плеч.
— Ничего, если я заброшу ее на заднее сиденье? — осведомился он, большими руками сминая куртку в ком.
— Конечно, — сказала Иссерли и отметила короткую зябь, прокатившуюся под его футболкой по мускулам, когда он повернулся назад, чтобы бросить свою куртку поверх уже лежавшей ее. Живот несколько полноват — благодаря пиву, не мышцам, — но не чрезмерно. Вздутие на джинсах выглядит многообещающе, хотя, скорее всего, большей частью благодаря мошонке.
Теперь ему стало совсем удобно, и он, откинувшись на спинку сиденья, послал Иссерли улыбку, вылепленную пожизненным употреблением грубых шотландских кормов.
Она улыбнулась в ответ, прикидывая, так ли уж важны, на самом-то деле, зубы.
Иссерли чувствовала себя все ближе пододвигающейся к принятию решения. Собственно, если быть честной, она уже прошла больше половины ведущего к нему пути, отчего дыхание ее участилось.
Она старалась помешать своим железам напитывать ее адреналином, посылая себе в нутро успокоительные сообщения, проглатывая их. Ну ладно, да, он хорош; ладно, она уже захотела его; однако сначала ей необходимо узнать о нем побольше. Избежать унижения, неминуемого, если она свяжет себя словом, позволит себе поверить, что он пойдет с ней, а потом обнаружит, что он женат или что его ждет подруга.
Если бы он хоть разговор какой-нибудь завел. Почему те, кого она желает, вечно сидят, будто воды в рот набрав, а мысленно отвергнутые ею уроды тарахтят, когда никто их не просит? Ей подвернулось однажды жалкое существо, у которого обнаружились под объемистой паркой хилые ручонки и цыплячья грудь, так оно ухитрилось рассказать ей за пару минут всю свою жизнь. А вот дюжие самцы все больше смотрят в пространство или отпускают замечания насчет жизни вообще, отбиваясь от вопросов личного свойства с рефлекторной сноровкой спортсмена.
Минута пролетала за минутой, но стопщик так и продолжал довольствоваться молчанием. Что же, по крайности, он давал себе труд приглядываться к ее телу, в частности к груди. Собственно говоря, насколько ей позволяли судить бросаемые на него искоса взгляды, встречавшиеся с его, уклончивыми, он предпочел бы, чтобы она смотрела только вперед, позволив ему неприметно оглядеть ее сверху донизу. Ладно, хорошо: пусть приглядится как следует, посмотрим, что из этого выйдет. Так или иначе, скоро поворот на Эвантон, ей нужно сосредоточиться на вождении. Иссерли чуть вытянула шею вперед, изображая преувеличенное внимание к дороге и позволяя стопщику разглядеть ее во всех подробностях.
И мгновенно ощутила на себе взгляд, заскользивший по ее телу, как еще одна разновидность ультрафиолетовых лучей, только более сильных.
Интересно, задумалась, Иссерли, какой она представляется ему, ничего не смыслящему чужаку? Заметил ли он хотя бы хлопоты, на которые она пошла ради него? Иссерли снова распрямилась, откинулась на спинку сиденья, выпятила грудь.
Заметил, будьте благонадежны.
Сиськи у нее фантастические, но, Бог ты мой, больше ей предъявить особо и нечего. Махонькая — вроде ребенка, вытягивающего шею над рулем. Интересно, сколько в ней росту? Пять футов и дюйм, наверное, когда она стоит. Странно, почему очень многие бабы с наилучшими сиськами — самые что ни на есть коротышки? Эта девка явно знает, какие у нее дыньки отросли, один ее вырез чего стоит, они только что наружу не вываливаются. Потому у нее и в машине жарища, как в печке: это чтобы можно было носить откровенную черную блузку с низким вырезом, проветривая свои буфера, выставляя их всем напоказ — ему напоказ.
А остальное все какое-то странное. Длинные костлявые руки с большими узловатыми локтями — не удивительно, что у блузки ее длинные рукава. И запястья узловатые, и кисти тоже большие. И все же, с такими сиськами…
Нет, они и вправду странные, эти кисти. Крупнее, чем можно было ждать, судя по остальному ее телу, но и узкие, вроде… вроде куриных лапок. И огрубелые, точно от долгого ручного труда — может, она на фабрике работала? Ног толком не видно, они упрятаны в кошмарные расклешенные брючки семидесятых, которые теперь снова в моду вошли, — с зеленым отливом, Иисусе-Христе, — и башмаки вроде как от «Дока Мартенса», в общем, насколько они у нее короткие, не просечешь. И все-таки, сиськи… Они похожи на… на… Он не знал, с чем их можно сравнить. Просто охеренно добрые сиськи и лежат рядышком, а на них сквозь ветровое стекло падает солнце.
Ладно, сиськи сиськами, а как насчет лица? Ну, сейчас его не разглядишь, для этого нужно, чтобы она к нему повернулась, — и все из-за ее стрижки. Волосы у нее густые, пушистые, бурые, как у хомячка, свисают прямо, он даже щек ее не видит, когда она смотрит вперед. Соблазнительно, конечно, вообразить, что за ее волосами скрывается прекрасное лицо, как у какой-нибудь поп-певицы или актрисы, да только он знает — это не так. На самом деле, когда она ненадолго повернулась к нему, лицо, типа, шокировало его. Маленькое, сердечком, как у эльфа из детской книжки, с идеальным носиком и фантастически большегубым, изогнутым ртом — ну, супермодель да и только. Но при этом, щеки одутловатые, а на носу сидят очки с самыми толстыми, какие он когда-нибудь видел, стеклами: глаза они увеличивают раза, может быть, в два.