Отец Этлау встал у края помоста, и толпа сразу же притихла. Рядом с инквизитором появились священник местной церкви и староста Кривого Ручья – видимо, им предстояло играть роль судей. Обвинитель в чёрном и защитник в красном встали друг напротив друга у подножия помоста.
Двое профосов в скрывающих лица кожаных масках подошли к коленопреклонённой ведьме.
Фесс сжал зубы. Он не сомневался, что «суд» будет просто фарсом. Но пока ещё надо ждать, начать сейчас – погубить все дело, и несчастную ведьму, и спутников, и себя.
– Подсудимая! – торжественным голосом обратился Этлау к ведьме. – Прежде чем начать, должны мы удостовериться, с кем имеем дело – с пусть даже и отпавшей от праведного пути дщерью Святой Матери нашей, Церкви Спасителя или же с существом человеческа зраку, но душой и телом преданным Злу, сиречь Тьме? Произнеси Символ Веры, подсудимая! Повторяй следом за мной! Веруешь ли ты в Бога Истинного, святого, Спасителем нами названного, с небес спустившегося и грехи наши на себя принявшего?
Фесс почувствовал, как его пробивает пот. От слишком хорошо помнил, что Атлика, член ковена «Салладорцевых птенцов», на этот вопрос ответить просто не смогла.
Ведьма приподняла голову. Она смотрела прямо на Этлау, и Фесс злорадно отметил, что взгляда подсудимой инквизитор вынести не смог.
– Верую в Бога Истинного, святого, Спасителем нами названного, с небес спустившегося и грехи наши на себя принявшего, – раздался в наступившей тишине голос ведьмы, ровный и сильный, словно она провела эту ночь не в подвале в ожидании утра и неизбежной мучительной казни.
Толпа разразилась криками – мол, как же так, кровососка – и в Спасителя верует? И Символ Веры произнесла?..
Этлау величественно простер руку – в ней сейчас был зажат короткий коричневый жезл имперского судьи, хотя здесь, в северном Эгесте, а если честно, то просто в Нарне, пусть даже и на самом его рубеже, законы Империи Эбин не действовали.
– Понятно мне, подсудимая. Ну что ж, раз ты смогла произнести «верую», значит, ты не принадлежишь к богомерзким и отвратным последователям Салладорца, да будет проклято во веки веков его имя!.. Отвечай на вопросы, и отвечай правдиво…
– Какая мне разница, инквизитор? – неожиданно резко перебила его ведьма. – Я уже приговорена. Костёр приготовлен. Так что…
– Молчать! – рявкнул Этлау, бледнея от ярости. Собой маленький инквизитор сегодня отчего-то владел очень плохо. – Отвечай только на вопросы! Итак, когда впала ты в злоделание, когда начала изводить скот и посевы, потраву нерождённых младенцев, порчу семени в мужских чреслах? Кто надоумил тебя поступить так и кто научил?
– Меня никто не учил, инквизитор, – ровным и спокойным голосом ответила ведьма. – Я дошла до всего сама.
– Значит, ты признаёшься? – тотчас подхватил Этлау.
– В чем?
– В злокозненных и богомерзких деяниях посредством запретной волшбы…
– Нет, не признаюсь, – сказала ведьма, гордо глядя прямо в лицо отцу-экзекутору. – Доказывай, инквизитор.
– И докажу, докажу, можешь не сомневаться, – хищно усмехнулся Этлау. – Брат-обвинитель, твоё слово. Раз подсудимая упорствует в отрицании…
И Этлау сложил руки на груди, как бы давая понять, что председатель суда свою роль сыграл и теперь на сцену выходят другие игроки, помельче.
Брат-обвинитель выступил вперёд, прокашлялся и вызвал первого свидетеля – им оказалась женщина средних лет, тотчас же начавшая выть и вопить в голос, что ведьма украла у неё трёхлетнюю девочку, после чего, разумеется, сварила ребёнка в котле и съела его.
Ведьма повернулась к вопящей, бросила один короткий взгляд – и женщина тотчас осеклась, взор её остекленел. Инквизиторы встревоженно засуетились, Этлау бросил мрачный взгляд на обвинителя.
Что-то у них пошло не так, и притом с самого начала, подумал Фесс. Или ведьма оказалась сильнее, чем они думали, – её ведь не могли притащить сюда, не лишив полностью способности творить какое бы то ни было чародейство. Но кликушествующую крестьянку ведьма остановила играючи, и притом явно магией. Значит, блокада не абсолютна.
Фесс боялся поверить в такую удачу. Что-то не сработало у тебя, Этлау, что-то не срослось, и ты сейчас вынужден гасить порыв ведьмы своей собственной силой, потому что иначе, ты знаешь, от твоих инквизиторов не останется камня на камне, если только я не ошибаюсь в саттарской ведьме…
Или ты собрал сюда столько своих псов, чтобы, в случае чего, занять силу у них?..
Впрочем, как бы то ни было…
Сейчас или никогда!
Едва ли ты мог предвидеть это, инквизитор…
Прадд и Сугутор дружно шагнули вперёд, повинуясь едва заметному жесту некроманта.
Дёрнулась всем телом ведьма. Вода в луже вокруг неё внезапно закипела, всклубилась паром.
Вскочил на ноги Этлау, что-то беззвучно крича.
Рванулись наперерез некроманту и его спутникам несколько инквизиторов, выхватывая из-под плащей короткие толстые дубинки – оружие, скорее пригодное для разгона недовольных, чем для серьёзного боя. Что же Этлау не предусмотрел, что же он не вооружил своих псов как следует?..
И тогда давным-давно хранимый в ножнах меч проклятого рыцаря, неудачливого охотника за нечистью, увидел свет.
И в те мгновения Фессу показалось, что он вновь стал самим собой. Он не вспоминал про магию, про разрушительные и сокрушающие заклинания, они творились словно сами собой. Потемнел воздух, словно от подброшенного ветром пепла. Грозное шевеленье родилось в глубинах земли – как и положено, церковь в Кривом Ручье окружена была погостом, а на погосте, само собой, имелось вдосталь рабочего материала для отчаянного и решившегося на прямой поединок некроманта. И, конечно же, Фесс атаковал. Его воля столкнулась с волей Этлау, и некромант знал, чтобы остановить начавшее сплетаться волшебство, инквизитору придётся употребить всю свою силу. Вдобавок Этлау приходилось «держать» ведьму – яснее ясного, что, несмотря на все ночные пытки или экзорцизмы, свою силу она не утратила или утратила, но не полностью. Приходилось только дивиться тому, какая первобытная мощь проснулась в обычной деревенской волховке, сначала выпустившей на волю Дикую Охоту, потом поднявшую из могил таких неупокоенных, что всё его, Фесса, умение оказалось практически бесполезным – ведь и в самом деле, не явись милейший господин Этлау, призраки скорее всего поужинали бы всей пятёркой.
Руны на клинке, показалось Фессу, ожили, складываясь в грозную, не слышимую ни для кого, кроме него, свирепую мелодию боя, пробуждая… нет, даже не пробуждая, его память оставалась чиста – словно бы возвращая из какой-то неведомой дали то, что когда-то составляло гордость и славу Фесса – его боевое искусство. То самое, страшное, непобедимое – ну, или почти что непобедимое. Игнациус Коппер…
Это имя было словно вспышка боли. Фесс вспоминал. Его руки привычно крутили тяжёлый клинок, который плёл в воздухе замысловатую сеть восьмёрок, закрутов, переходов, отмахов и просто рубящих ударов. Инквизиторы разлетались от него, словно мальки от щуки, оставляя на жухлой осенней траве кровь и тела. Правда, безумцами они не были – подступиться, броситься, не жалея себя, боялись, и потому некромант с орком и гномом прошли половину отделявшего их от ведьмы расстояния неожиданно легко, оставив позади всего семь или восемь тел.