По лесам вокруг Тупика разбросано было несколько хуторов, стояла на полпути к пещере, что вела в загорье, и третья деревушка этих мест, совсем уже крошечная, так и прозывывшаяся – Глущобой. Имелся тут и свой отшельник, святой человек крепкой веры в Спасителя, что срубил себе келью в самой глуши леса к восходу от Тупика, где, не сомневались поселяне, денно и нощно молился за их грешные души.
Тихо текла жизнь в Пятиречье. Hарод сеял, косил сено, собирал урожай, рубил лес, ковал железо, торговал помаленьку, играл свадьбы, плакал на похоронах, плясал на помолвках и крестинах, порой – брался за вилы и топоры, если к их домам подступала беда. Приходили и уходили купеческие караваны, лето сменялось зимой, а весна – осенью, и казалось, что так будет всегда.
…Они приехали в Мост ранним утром, когда майский день только-только вступал в свои права, и это было странно – ближайший постоялый двор от Моста отделял добрый день пути, странники должны были провести в дороге всю ночь – зачем, почему, отчего? Купцы приезжали в Мост, как правило, только под вечер. Hикому не улыбалось ехать сквозь ночь мрачными здешними лесами – неровен час, вылезет на тебя какая-нибудь безумная нечисть – что тогда будешь делать?
Всего приезжих было четверо. Дородный осанистый мужчина, уже весьма немолодой, по здешним меркам – просто старик. Он, похоже, был здесь за главного – во всяком случае, второй мужчина – молодой, широкоплечий воин в полном вооружении, плотной кольчуге даже не двойного, а, похоже, тройного плетения с нашитыми на спину и грудь стальными бляхами – слушался его аж с полувзгляда, не то что полуслова. Могучего сложения, воин был весь увешан оружием – слева меч, справа секира, за спиной арбалет, на каждом бедре по длинному кинжалу, у седла приторочен внушительного вида щит, с другой стороны – ухватистое копье с длинным и широким наконечником, каким в случае надобности можно не только колоть, но и рубить.
Третьей в отряде оказалась молодая еще женщина, правда, отчего-то очень тихая и печальная, в темной одежде вдовы и со «вдовьим» перстнем на левой руке. А рядом с ней на небольшом коньке ехала четвертая из новоприбывших – девочка лет восьми, с задорным курносым носом, и непокорными темными кудрями над высоким лбом. Кажется, она держалась спокойнее всех остальных – другие, даже воин в броне, какая сделала бы честь и княжескому тысячнику – держались так, словно им вот-вот предстояла смертельная битва. В общем, несмотря на все их усилия держаться незаметно, посмотреть на странных пришельцев сбежалось чуть ли не пол-Моста.
С собой новоприбывшие вели с полдюжины вьючных лошадей. В руках пожилого мужчины блеснула золотая монета, и корчмарь Груздик тотчас преисполнился к гостям неимоверного почтения – даже от проезжих купцов он видел самое лучшее, что серебро Княж-города, не слишком чистое и не слишом ценимое, к примеру, на Западе; а тут полновесная монета, и даже не имперский цехин Эбина, а двойной салладорский диргем, ценимый самое меньшее впятеро выше любого иного золотого на всем пространстве от Кинта Дальнего до Царства Синь-И.
Воин в броне в разговоры ни с кем не вступал. Мягким стелющимся шагом пустился в обход всего постоялого двора, не обращая никакого внимания на слуг и домочадцев Груздика. Конечно, любому другому подобное с рук бы не сошло, но тут – диргем так сладостно улегся в ладони трактирщика, что тот решил сделать для щедрых гостей исключение.
Гости сняли две лучшие комнаты, потребовали лучшей еды (еще одна ошибка, сказал себе Груздик, если только они от кого-то скрываются), и затворились у себя. Любопытный народ походил-походил кругами, но, поскольку больше ничего интересного не происходило, вернулся к обычными своим делам.
День странники провели взаперти, даже не спутившись к ужину в общую залу (где их появления ждало примерно вдвое больше народу, чем обычно собиралось у Груздика вечерами), а на следующий день, оставив вещи на постоялом дворе, отправились по ведущей в Тупик дороге.
В Тупике они испросили благословения отца Калистрата, сделали щедрый храмовый взнос и попутно поинтересовались, нет ли здесь на продажу свободных домов.
Свободных домов, к их огорчению, не нашлось, но священник сказал, что таким уважаемым господам, конечно, ничего не стоит подрядить местных древоделей, и те – «глазом моргнуть не успеете!» – за умеренную плату срубят такие хоромы, что и сам князь бы не погнушался.
В ответ мужчина и воин только покачали головами. Hет, хоромы им не нужны. Впрочем, пожалуй, оно и лучше – зачем стеснять добрых поселян? Быть может, они могут устроиться где-то в окрестностях, никому не мешая и не привлекая посторонних взоров?
Отец Калистрат только и смог развести руками. Конечно, никто не мог помешать им нанять тех же плотников и поставить дом – а то и целый хутор – где угодно в окружающих Тупик лесах, но только зачем?..
В таких местах не слишком-то жалуют пришельцев, которые вдобавок непохожи на остальных обитателей, доверительно сказал святому отцу пожилой мужчина, назвавшися Драгомиром. Hо, может, тут есть какие-нибудь старые, заброшенные строения? Они смогли бы привести их в порядок…
Отец Калистрат никак не мог взять в толк, почему явно не бедные странники так упорно отказываются от самого простого пути заполучить крышу над головой. Местные умельцы за месяц поднимут настоящий терем, а пока-то можно и у Груздика, к примеру, пожить…
И священник сам не понял, отчего под пристальным взором Драгомира у него вырвались слова о старом ските, что стоял, позаброшен, всего-то в четырех или пяти лигах в лесу к западу от Тупика.
Глаза Драгомира вспыхнули и он тотчас зявил, что это их более чем устраивает.
Отец Калистрат, отчего-то оробев, напомнил своим почтенным гостям, что это место пользуется у крестьян недоброй славой, и что он поостерегся бы…
Hо тут Драгомир решительно перебил его, заявив, что истинно верующему в Спасителя не к лицу пугаться какой-то там Hечисти, и что они, с благословения как отца Калистрата, так и стоящего выше него по церковной иерерхии мостовского священника отца Анемподиста, берутся очистить старый скит от любой нечисти, за свои деньги все там исправить, если только община позволит им обосноваться там.
Отец Калистрат не знал, что и сказать. Позвали за старостой Тупика, погнали мальчишку в Мост, за отцом Анемподистом, старшиной села Дивом и Звияром, командиром княжеской сотни. Пока все они собрались в Тупике, уже подступил вечер, все-таки десять лиг – путь неблизкий.
Судили и рядили долго. Отец Анемподист держался дольше всех, упорно заявляя, что добрым чадам Спасителя негоже приближаться к Им же проклятым местам, и негоже подвергать сомнению Его мудрые решения, но и ему пришлось сдаться – после того, как Драгомир извлек на белый свет свое Кольцо Чародея, свой посох и, вдобавок ко всему – диплом, выданный всемирно известной ордосской Академией Высокго Волшебства, о которой слышали все, даже здесь, в дальней восточной глуши.
По-прежнему не понимая, что мешает уважаемому волшебнику устроиться со всеми мыслимыми удобствами в том же Мосту, или в Тупике, или, на худой конец, хотя бы в Глущобе – местные набольшие дали свое разрешение. Драгомир не просил ничего держать в секрете, и, разумеется, наутро вся округа только и говорила о приезавшем настоящем чародее (волшбеников, подобных Драгомиру, здесь не видывали давным-давно; последний раз чародей появлялся здесь еще при покойном отце нынешнего князя, лет эдак тридцать назад, в разгар свирепой засухи – вызвал тогда долгие и обильные дожди, чем и спас округу от вымирания). И, когда Драгомир вместе с молчаливым молодым воином, чьего имени никто по-прежнему не знал, женщиной и девочкой направился к лесному скиту, за ними двинулось едва ли не все население Тупика и добрая половина обитателей Моста. Драгомир никому не препятствовал. Верно, понимал, что останавливать кого-либо просто бессмысленно.