– Да ведь время уже другое! – вяло возразил Миша.
– Это какое ж другое? – с подозрением уставился на него Фома. – Люди-то все те же. Стало быть, и время то самое. Нашинское! Да хоть бы и новое пришло – каждому времени потребны свои вирши благолепные!
Словно бы водички из графина, он снова набуровил себе полный стакан водки и в пылу красноречия освежился им, не закусывая.
Бакалаврин улыбнулся мне и развел руками.
– Там наверху есть еще кое-какая посуда… – сказал он вполголоса.
Пришлось мне выбираться из-за стола, не лаяться же с Фомой из-за стакана? Тоже, небось, писатель – вон какая фигура колоритная! Одна борода чего стоит…
Поднимаясь по лестнице, я услышал, как хлопнула входная дверь – пришел кто-то еще. Устроили проходной двор, подумал я. И чего эти писатели никак не разъедутся? Семинар давно кончился, нет, торчат тут. Тары не напасешься. Однако долго сердиться мне не пришлось. Па возвращении в комнату Бакалаврина я увидел, кто был новый гость, и сердце, соскочив с обычного ритма, прошлось несколько раз по барабанам в размере «Ламбады».
У стола, небрежно закинув ногу на ногу, сидела гордая черноокая и черноволосая красавица, увлеченная, казалось, спором Бакалаврина с Фомой. Я запнулся о порог и чуть не уронил посуду. Девушка медленно перевела взгляд на меня.
В глазах ее было что-то, внушающее одновременно и восторг и ужас. Дьявольское веселье сверкало в них, но за ним чувствовалась глубоко упрятанная тоска.
«Ламбада» моя заглохла, словно раздавленная каблуком, а вместо нее получился надсадный рев труб, отдаленный гул толпы, потянуло дымом костра, сложенного на площади, пронеслась пелена копоти от факелов стражи, и багровые отблески стерли с лица приговоренной смертельную белизну.
– Ведьма! – едва донесся чей-то истошный крик.
Но в следующую минуту наваждение рассеялось, девушка казалась теперь вполне обыкновенной. Я облегченно вздохнул, лишь стал внимательнее прислушиваться к своим ощущениям. Не Еремушкино ли зелье начинает действовать? Нет, кажется, все в порядке. Просто, видимо, усталость, перелет, акклиматизация…
Да нам ли пасовать перед подобной ерундой? Я решительно оборвал перепалку двух охламонов, ничего вокруг не замечав¬ших, и пожелал быть представленным. Выяснилось, что девуш¬ку зовут Алиной, и она тоже имеет какое-то отношение к прошедшему семинару молодых литераторов. Но какое именно, я так и не понял, потому что Бакалаврин с Фомой снова принялись спорить. Алина слушала их с таким интересом, что я не решился заговорить с ней, да и не представлял пока, о чем нужно говорить. Все стулья теперь были заняты, и мне пришлось довольствоваться низеньким пуфиком, зато у самых ее ног.
Я расплескал остатки Еремушкиной жидкости по стаканам и один из них протянул Алине. Она взяла его, даже не поглядев в мою сторону, все ее внимание поглощал Бакалаврин.
– Нет, – говорил он, – нет, Фома! Ты сам знаешь, рецепт твой мне не подойдет. И не потому, что я, там, ниже своего достоинства считаю писать, как скажут, а потому, что не получится ничего путного, те же самые редакторы будут недовольны. Либо халтура выйдет, либо просто ни строчки не напишешь, как ни бейся. Вот я этим летом пытался вставить в старую свою повесть «Сумерки» социальный оптимизм. Все лето провозился, а когда вставил-таки, ее из плана-то и выкинули. Рецензенты зарубили…
– «Сумерки» припомнил? – хитро прищурился Фома. – А скажи-ка, сударь мой гиацинтовый, ты, грамотку свою поправивши, где следует, сам ее редактору отнес? На второе прочтение?
– А почему это я должен к нему каждый раз бегать? – высокомерно произнес Миша. – Я все по почте отправил…
– То-то, по поште! – передразнил Фома. – Самотеком так и пихнул. И приписки-то никакой приложить не помыслил!
– Какие еще приписки? – Бакалаврин досадливо поморщился. – Рукописи у них регистрируются, значит, должна быть запись, что повесть отправлена на доработку, когда и по какой причине. Я имею право требовать в месячный срок…
Фома тоскливо вздохнул.
– Грубый ты. Требовать! Право! Нешто на Руси так делается? Не о правах думай, чай, прав-то у него, у начальника, не меньше твоего. А думай о душе, душу ему прежде согрей. Поклонись хоть добрым словом, коли жалко зелена вина да красного товару. За науку благодари, да божись, что в точности все выправишь. Главное дело, чтобы лик твой ему примелькался. Тоже, не турок ведь и он, авось на знакомого человека кобелей цепных пускать не станет…
– Да, – вставил я, – Фома прав. Мы живем в обществе постоянного торжества неформальных отношений.
Алина посмотрела на меня и чуть улыбнулась. Ободренный, я принялся развивать мысль:
– В самом деле, куда проще договориться с человеком, чем требовать от него чего-то по закону. Все равно он сделает по-своему, просто назло.
Бакалаврин замотал головой.
– Не то, не то вы все говорите! Чего это я буду с кем-то договариваться? Пускай мои произведения договариваются. А если они – дрянь, то я не хочу, чтобы их печатали. Это же позор!
– Произведения чтоб договаривались? – Фома тоже не на шутку раскипятился. – Да ты ведаешь ли, сколько нас таких, боговдохновенных? Тьма тем! А редактор, поди, и сам не ангельского чина, ему колосья отделять от плевел некогда, план у него!
– Граждане литераторы! – громко возгласил я. – Напрасно вы схватились, вас рассудит Вечность. Давайте спустимся с горных высот теории подмазывания к насущным проблемам сегодняшнего дня. Предлагаю тост за посетившую нас даму!
Фома с готовностью схватил стакан, а Бакалаврин тяжело вздохнул. Чувствовалось, что ему теперь не до того.
– Ладно, – сказал он наконец, – за даму, так за даму.
– За, дай Бог, не последнюю! – неизвестно к чему добавил Фома и, как всегда, выплеснул водку куда-то в самую глубину организма.
Я поднес стакан ко рту и тут заметил, что Алина смотрит на меня пристально. Снова подступил к сердцу легкий холодок, словно я взглянул на землю с крыши небоскреба. Стакан дрогнул в руке. Я искательно улыбнулся.
– За ваши успехи в литературе!
– А вы о них что-нибудь знаете? – Алина продолжала изучать меня, как предмет под микроскопом.
– Н-нет. Пока. Но я надеюсь, что мне еще представится… Глаза Алины сверкнули весельем.
– А что? – спросила она, обводя взглядом коллег и останавливаясь на Бакалаврине. – Может, и в самом деле?
– Хорошо, – сказал Миша серьезно. – Попробуй.
У меня вдруг закружилась голова, перед глазами поплыл туман, нахлынули летние запахи – камыша и воды. Где-то невдалеке прокричала болотная птица. Я испуганно обернулся, отчего сиденье подо мной закачалось, и с изумлением обнару¬жил себя в лодке посреди небольшого лесного озера. Было, по-видимому, раннее утро, солнце только показалось в просвете между деревьями, и утренний ветерок загонял последние клочья тумана в прибрежные камыши.