Август в гневе поворачивается:

— Господи боже мой! Что тебе нужно, Пит? Я занят — не видишь, что ли?

— Мясо для кошек здесь.

— Отлично. Вот и займись им. У нас нет времени.

— А что именно мне с ним делать?

— Черт возьми, Пит, а сам-то ты как думаешь, что с ним делать?

— Но, босс… — Питу явно не по себе.

— Вот проклятье! — жилка на виске Августа угрожающе набухает. — Ну неужели же я должен делать все сам? Вот, — он протягивает мне крюк, — покажи этой зверюге. Что хочешь, то и делай. Насколько я понял, она только и умеет, что гадить и жрать.

Взяв крюк, я дожидаюсь, пока он выйдет наконец из шатра. Я все еще гляжу ему вслед, как вдруг хобот слонихи касается моего лица и выдувает теплый воздух прямо в ухо. Повернувшись, я встречаюсь взглядом с ее янтарным глазом. И этот глаз мне подмигивает. Я перевожу взгляд на крюк, который все еще сжимаю в руке, а потом вновь на глаз, и он снова подмигивает. Я наклоняюсь и опускаю крюк на землю.

Она покачивает хоботом и помахивает ушами, словно огромными листьями, а ее рот расплывается в улыбке.

— Привет, — говорю я. — Привет, Рози. Меня зовут Якоб.

Помешкав, я вытягиваю вперед руку, совсем чуть-чуть.

Мимо со свистом проносится хобот. Этот жест придает мне храбрости, и я кладу руку слонихе на бок. Кожа у нее шершавая, щетинистая и удивительно теплая.

— Привет! — повторяю я, пробуя легонько похлопать ее.

Ухо поворачивается вперед и возвращается на место, хобот тоже. Я нерешительно к нему прикасаюсь, потом глажу. Я влюблен без памяти и настолько поглощен происходящим, что не замечаю Августа до тех пор, пока он не встревает между мной и Рози.

— Да что с вами со всеми сегодня утром творится? Всех бы к чертям собачьим поувольнял! То Пит не хочет заняться своим делом, то ты сперва как сквозь землю проваливаешься, а потом милуешься со слоном. Где этот чертов крюк?

Я поднимаю крюк с земли. Август выхватывает его у меня, и слониха тут же снова прижимает уши к голове.

— Послушай, золотце, — начинает Август. — Есть у меня одна задачка, которая тебе по силам. Пойди-ка отыщи Марлену и последи, чтобы дна пока не заходила за зверинец.

— А в чем дело?

Глубоко вдохнув, Август сжимает крюк до того крепко, что костяшки его пальцев белеют.

— А в том, что я так сказал. Ясно? — цедит он сквозь сжатые зубы.

Разумеется, я тут же отправляюсь за зверинец, чтобы посмотреть, что Марлене не следует видеть. Когда я заворачиваю за угол, Пит как раз перерезает горло одряхлевшей чалой кобыле. Лошадь пронзительно кричит, а кровь из дыры в ее горле выхлесщвает на шесть футов вперед.

— Боже праведный! — вскрикиваю я, отшатываясь.

Сердце лошади останавливается, она взбрыкивает все слабее и в конце концов падает на колени. Обрушившись вперед, она еще некоторое время скребет землю передними копытами и наконец затихает. Глаза у нее широко раскрыты, а вокруг шеи натекает темная лужица крови.

Пит стоит над подергивающимся животным и, не разгибая спины, поднимает на меня взгляд.

Рядом с ним привязана к колу изнуренная гнедая лошадь, вне себя от ужаса. Ноздри раздуваются так, что видно, какие они красные внутри, морда устремлена вверх, а поводок натянут до предела — кажется, что он вот-вот лопнет. Пит перешагивает через прирезанную лошадь, хватается за веревку рядом с шеей и перерезает горло второй кобыле. Вновь хлещет кровь, вновь агония — и еще один труп.

Пит вяло опускает руки. Рукава закатаны по локоть, в пальцах — окровавленный нож. Он смотрит на лошадь, пока она бьется в конвульсиях, и снова поднимает взгляд на меня.

Вытерев нос, он сплевывает и возвращается к работе.

— Марлена! Вы здесь? — случусь я в купе.

— Якоб? — тихо отзывается она.

— Да, — отвечаю я.

— Заходи.

Она стоит перед открытым окном, глядя в сторону паровоза. Когда я захожу, она поворачивается ко мне. Глаза у нее широко распахнуты, лицо опухшее.

— Ох, Якоб… — голос у нее дрожит, она готова разрыдаться.

— В чем дело? Что случилось? — спрашиваю я, подходя к ней.

Она зажимает рот ладонью и вновь отворачивается к окну.

Август и Рози шумно шествуют к началу поезда. Передвижение обоим дается мучительно, и всяк останавливается поглазеть.

Август лупит ее сзади, и Рози спешно продвигается на несколько шагов вперед. Нагнав ее, Август вновь бьет сплеча, и на сей раз Рози поднимает хобот, трубит от боли и шарахается в сторону. Длинно выругавшись, Август обходит ее сбоку, покачивая крюком, и подносит острый конец к холке. Рози взвизгивает, но больше не сдвигается ни на дюйм. Даже издалека видно, что она дрожит.

Марлена всхлипывает. Повинуясь внезапному порыву, я беру ее за руку, и она вцепляется в мои пальцы с такой силой, что мне делается больно.

Еще череда тяжелых ударов — и Рози наконец замечает у головы поезда свой вагон. Снова подняв хобот, она трубит и пускается чуть ли не вскачь, вздымая за собою облако пыли, в котором тут же исчезает Август. Испуганные разнорабочие разбегаются, давая ей дорогу. С явным облегчением она забирается в вагон.

Когда пыль оседает, мы вновь видим Августа. Он кричит и размахивает руками. Алмазный Джо и Отис неторопливо направляются в сторону вагона, где только что скрылась Рози, и запирают его на замок.

ГЛАВА 11

Первые несколько часов перегона до Чикаго Кинко, вооружившись кусочками вяленой говядины, учит Дамку, явно исцелившуюся от поноса, ходить на задних лапках.

— Aп! Ап, Дамка, ап! Вот это девочка! Хорошая девочка!

Я валяюсь на постели, свернувшись в клубок и глядя в стену. Чувствую я себя просто ужасно, как телесно, так и душевно. В голове теснятся видения, перепутанные, словно клубок бечевки. Вот родители, еще живые, отправляют меня в Корнелл. Вот они уже мертвые, а под ними — бело-зеленый кафельный пол. Марлена танцует со мной вальс в зверинце. Марлена нынче утром борется со слезами у окна. Рози обнюхивает меня своим любопытным хоботом. Рози, ростом в десять футов и внушительная, как скала, стонет под ударами Августа. Август отбивает чечетку на крыше движущегося поезда. Август, как безумный, размахивает крюком. Барбара на сцене раскачивает грудями. Барбара и Нелл берут меня в оборот.

На меня обрушиваются воспоминания прошлой ночи. Я зажмуриваюсь, пытаясь от них отделаться, но безуспешно. Чем страшнее воспоминание, тем прочнее оно засело в памяти.

Вдруг Дамка прекращает восторженно тявкать. Мгновение спустя я слышу скрип пружин — это раскладушка Кинко. Потом наступает тишина. Он на меня смотрит. Я чувствую его взгляд и поворачиваюсь к нему лицом.