Я стоял над ней, метая громы и молнии. Она поднялась, цепляясь за кресло и держась за лицо. Ей изрядно досталось.

— Ты трус, — только и повторяла она. — Ты трус!

— Разве это трусость — преподать урок нахальной шлюхе? — говорю я. — Может, еще добавить?

Она плакала, — без рыданий, только слезы текли по щекам. Она с трудом дошла до стула у зеркала, села и посмотрела на свое отражение. Я продолжал изрыгать проклятия, обзывая ее всеми именами, какие только мог приплести, но Джуди, не обращая на меня внимания, взяла заячью лапку и принялась припудривать страшный кровоподтек на лице. Она не проронила ни слова.

— Ну и ладно, будь ты проклята! — отрезал я и захлопнул за собой дверь комнаты. Меня трясло от ярости и боли в губе, которая сильно кровоточила, напоминая, что Джуди сторицей отплатила мне за удар. Но и ей кое-что перепало в свой черед, если уж на то пошло: не скоро забудет Гарри Флэшмена.

III

Одиннадцатый легкий драгунский к этому времени только-только вернулся из Индии, где нес службу со времен, когда меня еще на свете не было. Это был боевой полк и наверняка являлся, — я говорю это не из чувства полковой гордости, которой я никогда не имел, а только ради констатации факта — самой лучшей конной частью Англии, если не всего мира. И все же офицеры растекались из него, словно вода сквозь пальцы. Причиной был Джеймс Браднелл, граф Кардиган.

Вы, разумеется, наслышаны о нем. Скандалы в полку, атака Легкой бригады, тщеславие, тупость и чудачества этого человека вошли в историю. Как большая часть вошедших в историю фактов, они основываются на истине. Но я знал Кардигана, наверное, как никто другой из офицеров, и считал его веселым, пугающим, мстительным, очаровательным и невероятно опасным человеком. Нет сомнений, что он был дураком от Бога, но не стоит винить его в поражении при Балаклаве — в нем повинны Раглан и Эйри. А еще он был заносчив, как никто другой, и безгранично уверен в своей непогрешимости, даже когда его пустоголовость стала очевидной для всех. Такой у него был пунктик, ключ к его характеру: ни при каких обстоятельствах он не может оказаться неправ.

Говорят, что Кардиган был хотя бы отважен. Ерунда. Он был просто глуп, так глуп, что не способен был бояться. Страх — это эмоция, а все его эмоции умещались между животом и коленями, не достигая рассудка, и ему этого вполне хватало.

При этом всем его ни в коем случае нельзя назвать плохим солдатом. Кое-что из того, что считается недостатком для обычного человека, для военного является достоинством: например, тупость, самоуверенность, узколобость. Все три эти черты пышно расцветали в Кардигане, дополняясь мелочностью и аккуратностью. Он был перфекционистом, и кавалерийский устав заменял ему Библию. Все, что заключалось под обложкой этой книжицы, он исполнял или стремился исполнить с невероятным старанием, и помоги Господь тому, кто осмелится встать у него на пути к этой цели. Из Кардигана вышел бы первоклассный строевой сержант — только человек, способный погрузиться в такие непостижимые глубины глупости, мог повести шесть полков в долину Балаклавы.

То, что я уделил здесь определенное место этому человеку, происходит по причине того, что ему довелось сыграть немалую роль в карьере Гарри Флэшмена, и впредь главной моей целью будет показать, как Флэшмен из книги «Школьные годы Тома Брауна» превратился в прославленного Флэшмена, которому отведены четыре дюйма в справочнике «Кто есть кто?», и с годами становился значительно большей сволочью, чем в начале. Должен сказать, что он стал мне хорошим другом, хотя никогда не понимал меня, что, конечно, неудивительно. Я предпринимал все меры, чтобы этого не случилось.

К моменту встречи с ним в Кентербери я немало времени посвятил размышлениям над тем, как мне вести себя в армии. Укоренившееся во мне стремление к приятным и не всегда безобидным развлечениям, мои современники, — вознося хвалу Господу по воскресеньям и строя козни своим братьям во Христе в остальные дни недели, — благочестиво называли не иначе, как греховным. Но я всегда знал, как вести себя с начальством и сиять в его глазах, — эту мою черту еще Хьюз подметил, черт его побери. Так что и здесь я оказался на высоте, и хоть к тому времени мало знал о Кардигане, сумел сообразить, что внешний лоск он ценит превыше всего, поэтому сразу по прибытии в Кентербери принял соответствующие меры.

В штаб полка я прикатил в открытой коляске, сияя новеньким мундиром. За мной следовали мои лошади и повозка с имуществом. К несчастью, Кардиган не увидел моего въезда, но, по всей видимости, ему все передали, так что когда я предстал перед ним в его канцелярии, он пребывал в прекрасном расположении духа.

— Ну-ну, — произнес он, пожав мне руку. — Вот и мистер Фвэшмен. Рад видеть, сэр. Добро пожавовать в повк. Недурная выправка, а, Джонс? — обратился он к стоящему рядом офицеру. — Истинное удововьствие вицезреть справного офицера. Какой у вас рост, мистер Фвэшмен?

— Шесть футов, сэр, — ответил я, что было достаточно точно.

— Ну-ну. И сковько вы весите, сэр?

Точно я не знал, но высказал предположение, что где-то двенадцать с половиной стоунов.

— Тяжевоват двя вёгкого драгуна, — заявил он, качая головой. — Но это не так страшно. У вас отвичная фигура, мистер Фвэшмен, да и выправка прекрасная. Несите свужбу хорошо, и мы отвично сработаемся. В каких краях вы охотивись?

— В Лестершире, милорд.

— Вучше и быть не может, — воскликнул он. — А, Джонс? Очень хорошо, мистер Фвэшмен, буду рад снова видеть вас. Ну-ну.

Могу сказать, что за всю мою жизнь никто не был так чертовски обходителен со мной, за исключением подхалимов вроде Синдиката, которые не в счет. Лорд произвел на меня прекрасное впечатление, правда, я не догадывался, что видел его в добрый час. В таком настроении Кардиган выглядел и вел себя довольно обворожительно. Выше меня, прямой, как пика, он был очень худым, непропорционально даже своим рукам. Хотя ему едва перевалило за сорок, у него уже появилась большая лысина, зато сохранились густая шевелюра за ушами и роскошные бакенбарды. У него был крючковатый нос, а синие глаза, выпуклые и немигающие, смотрели на окружающий мир с безмятежностью, свойственной знати, гордящейся, что даже самый далекий из их предков, и тот родился аристократом. Это был взгляд, за который любой выскочка готов отдать полжизни, взор избалованного дитя фортуны, беспрекословно уверенного в своей правоте и в том, что этот мир создан исключительно для его удовольствия. Взгляд, который в баранью дугу сворачивает подчиненных и служит поводом для революций. Этот его взгляд я увидел тогда, и он оставался неизменным все время нашего знакомства, даже во время переклички на Кадык-Койских высотах, когда гробовое молчание в ответ на названные имена засвидетельствовало потерю более чем пятисот из его подчиненных. [13] «Тут нет моей вины», — заявил Кардиган тогда, и он не просто верил, что это так, а твердо знал.