— Ваше высочество, — обращается ко мне главарь, а остальные кивают в такт ему головами. Видно, моя лысая башка снискала гораздо большую известность, нежели я предполагал. Пересилив себя, я постарался приосаниться.
— Так, ребята, — бодро говорю я. — Привели для меня лошадь?
— Нет, ваше высочество, — отвечает здоровяк. — Но если вы соизволите пойти с нами, наш хозяин обеспечит вас всем необходимым.
Что-то в этом заявлении меня насторожило.
— А кто же ваш хозяин?
— С позволения вашего высочество, я только прошу вас пойти с нами. Очень прошу, ваше высочество.
Тон был почтительный, но мне это не нравилось.
— Мне нужен конь, дружище, а не твой хозяин. Похоже, ты знаешь, кто я. Так приведи мне коня немедленно.
— Прошу, ваше высочество, — настойчиво твердил он. — Пойдемте с нами. Так хозяин велел.
При таком обороте я напустил на себя вид исключительно царственный и властный, но толку от этого не было ни на грош. Он просто стоял и гнул свое, и с каждой минутой внутри у меня становилось все холоднее и холоднее. Я грозил, ругался, метал громы и молнии, но в итоге крыть мне было нечем. И я пошел с ними, оставив обоих моих хозяев провожать нас недоуменным взглядом.
К моему ужасу, путь наш лежал прямиком в Йотун Гипфель; на мои протесты они не обращали внимания. Детина то и дело поворачивался, бормоча извинения, но его дружки неотрывно держали меня на мушке своих ружей. От страха и ярости я вышел из себя. Кто они, черт возьми, такие, кричал я, и куда ведут меня? Но не мог добиться от них ни единого вразумительного слова. Единственным утешением мне служило смутное ощущение, что кем бы они ни оказались, это не люди Руди, и вроде бы не намерены причинять мне вреда — по крайней мере пока.
Не знаю, какое расстояние мы проделали, но шли, наверное, добрых часа два. Я даже не предполагал, что Йотун Гипфель так обширен и заросли его настолько густы. Но мы, казалось, с каждым шагом оказывались во все более частом лесу. Солнце, насколько я мог судить, уже садилось, когда впереди показался человек; вскоре мы оказались на небольшой поляне, где нас встречали около Дюжины парней: все такие же дюжие крестьяне, как мои четверо стражей, и все до одного при оружии.
Среди зарослей кустарника, буйно разросшегося у подножья выдававшегося над лесом небольшого утеса, пряталась маленькая хижина, рядом с ней стояли два человека. Один из них был высокий, худой, серьезного вида тип, одетый в костюм, как у профессионального адвоката, и выглядевший совершенно неуместным в данных обстоятельствах; другой был плотный, невысокого роста мужичок в плисовом пиджаке и леггинсах, внешностью напоминавший сельского помещика или отставного военного. У него были седые, коротко остриженные волосы, бульдожье лицо, а один глаз скрывала черная повязка. Он курил трубку.
Они изучающее смотрели на меня, потом высокий повернулся к своему компаньону и затараторил:
— Он ошибся. Я убежден, он ошибся.
Другой выбил трубку на ладонь.
— Может, и так, — говорит он. — А может и нет. — Он подошел ко мне. — Могу я узнать, сударь, как ваше имя?
На этот вопрос мог быть только один ответ. Я набрал в грудь воздуху, воззрился на них через кончик своего носа и изрек:
— Полагаю, вы и так прекрасно знаете. Перед вами принц Карл-Густав. И полагаю, я вправе знать, кто вы такие и как объясните учиненный вами произвол?
Думаю, для человека, у которого сердце ушло в пятки, сыграно было неплохо. Так или иначе, высокий возбужденно заговорил:
— Вы видите! Двух мнений быть не может. Ваше высочество, позвольте мне…
— Придержите свои извинения, доктор, — обрывает его коротышка. — Может, они понадобятся, а может и нет. — Он повернулся ко мне. — Сударь, мы попали в затруднительное положение. Я слышал, что вы сказали. Ладно: меня зовут Заптен, а это доктор Пер Грундвиг из Штракенца. А теперь могу я спросить, как вы оказались в Йотун Гипфеле с перепачканным мундиром и порванными бриджами?
— Вот это очень хороший вопрос, сэр! — с жаром говорю я. — Должно ли мне напоминать вам, кто я такой и что ваши расспросы не что иное, как дерзость? Я буду…
— Да уж, звучит все очень убедительно, — говорит Заптен с угрюмой улыбкой. — Ладно, посмотрим. — Он повернул голову. — Хансен! Подойдите сюда, пожалуйста!
И тут, к моему ужасу, из хижины выходит молодой человек, поздравлявший меня во время свадебного приема — Эрик Хансен, друг детства Карла-Густава. Меня почти парализовало от страха: ему уже тогда удалось почуять неладное, теперь же он не преминет разоблачить самозванца. Словно в тумане я смотрел, как он подходит ко мне и впивается взглядом в мое лицо.
— Принц Карл? — говорит он наконец. — Карл, это ты? И вправду ты?
Я выдавил улыбку.
— Эрик! — Боже, что за хрип вылетел из моей глотки. — Эрик, как ты здесь оказался?
Он отступил на шаг, лицо его побелело, руки затряслись. Переводя взгляд с Заптена на доктора, Хансен затряс головой.
— Господа, я не знаю… Это он… и в то же время… Я не знаю…
— Заговорите с ним по-датски, — говорит Заптен, не сводя с меня единственного серого глаза.
Я понял, что пропал. Старания Берсонина были достаточны только для весьма поверхностного знакомства с одним из сложнейших языков Европы. Должно быть, на моем лице что-то отразилось, так как, когда Эрик вновь повернулся ко мне, эта подлая скотина Заптен добавил:
— Что-нибудь эдакое.
Эрик с минуту подумал и потом, глядя на меня почти умоляюще, разразился тирадой на той невнятной тарабарщине, что так терзала мой слух в Шенхаузене. Я уловил только слова «Hvor boede». Господи, он хочет узнать, где живет кто-то, а кто — одному Богу известно. В отчаянии я выдавил:
— Jeg forstar ikke, — не понимаю-де, о чем речь, и прозвучало этот так жалко, что у меня слезы готовы были брызнуть из глаз. На его красивом молодом лице стала проступать жесткая гримаса.
— Ny, — негромко произнес он. — Deforstar ту ikke. [50] Он повернулся к ним и проговорил изумленным голосом:
— Это, видно, сам дьявол. У него лицо и фигура принца. Но это не Карл-Густав — жизнью клянусь!
На поляне не слышалось ни единого звука, за исключением моего хриплого дыхания. Потом Заптен сунул трубку в карман.
— Так, — говорит он. — Отлично, приятель. Заходите в хижину, и предупреждаю: одно неверное движение, и вы отправитесь к Создателю. Эй, Якоб, — крикнул он. — Перекинь-ка через тот сук веревку!
Трусы, как мудро заметил Шекспир, умирают много раз прежде смерти, [51] но вряд ли кто из них способен похвастаться столь богатым опытом в таком деле, как я. А у меня не часто бывали столь серьезные основания, как в тот момент, когда Заптен отдал приказ своим последователям. У этого человека был вид, свойственный тем, у кого слово не расходится с делом, и брошенное мимоходом распоряжение звучит страшнее любой угрозы. Я доковылял до хижины, где рухнул на скамью, а те трое зашли следом и прикрыли дверь.