— Итак, — говорит Заптен, соединив ладони. — Кто вы такой?
Отпираться не было никакого смысла, так же как и надежды выйти сухим из воды. Единственный мой шанс состоял в том, чтобы своей болтовней вытащить голову из петли, хотя эти три угрюмые рожи плохо способствовали вдохновению. Но деваться некуда, решил я, напомнив себе, что нет лучшей лжи, чем полуправда.
— Господа, — начал я, — поверьте мне, я могу объяснить все эти ужасные события. Вы совершенно правы: я вовсе не принц Карл-Густав. Однако самым ответственным образом заверяю вас, что у меня не было иного выбора, как выдавать себя несколько последних дней за этого человека. Не было выбора… Не сомневаюсь, когда вы выслушаете меня, то согласитесь, что истинной жертвой этого невообразимого обмана был именно я.
— Весьма на то похоже, — говорит Заптен. — Поскольку вас определенно вздернут за него.
— Нет, нет! — возопил я. — Умоляю, выслушайте. Я могу доказать. Меня принудили — жестоко принудили, но верьте мне, я невиновен.
— Где принц? — рявкнул Хансен. — Говори, лжец!
Я оставил его слова без внимания, и не без причины.
— Меня зовут Арнольд, капитан Томас Арнольд. Я офицер британской армии, — тут мой поганый язык едва не ввернул «без определенного места службы». — Меня похитили и вовлекли в эту затею враги Штракенца.
Заявление вызвало у них обмен репликами; Грундвиг и Хансен начали засыпать меня вопросами, но Заптен одернул их.
— Значит, британской армии? — говорит. — И сколько же пехотных полков в вашей гвардии? Живо!
— Ну, три.
— Хм-м. Продолжайте.
— Так, — говорю я. — История эта столь невероятная… вы, возможно, не поверите ей.
— Посмотрим, — говорит Заптен, который нравился мне все меньше и меньше. — Выкладывайте все.
Что я и сделал, начиная с самого начала и держась как можно ближе к правде по мере возможности. По ходу рассказа мозг мой не переставал работать, ибо целиком историю рассказывать было нельзя. Я выкинул из нее Лолу Монтес, выдумав взамен жену и ребенка, сопровождавших меня в Германии — без них было не обойтись. Я описал свое похищение из Мюнхена, не упомянув про баронессу Пехман, а эпизод, связанный с Шенхаузеном, изложил почти дословно.
— Отто Бисмарк, значит? — протянул Заптен. — Слыхал о таком. И о юном Штарнберге нам тоже кое-что известно.
— Это невообразимо, — восклицает Грундвиг. — Этот человек явно не сказал ни слова правды. Как, кто мог…
— Не спешите, доктор, — говорит Заптен. — Невообразимо? Согласен. Но это тоже невообразимо, — и он показывает на меня. — Но вот он, сидит перед нами. Продолжайте.
Слава Богу, среди них сыскалась хоть одна трезвая голова! Я продолжил, рассказав о прибытии в Штракенц, о фарсе в соборе, о попытке де Готе убить меня и о том, как я одолел его в поединке один на один на вершине Йотун Гипфеля этим утром. Холодный взгляд Заптена не отрывался от меня ни на секунду, но Грундвиг то и дело вскрикивал от удивления и ужаса, и, наконец, Хансен не выдержал.
— Почему вы на это пошли? Отвечайте, подлец, почему? У вас что, нет совести, нет чести? Как можете вы жить и носить в себе столь ужасное преступление?
Я посмотрел ему прямо в глаза, как человек, обуреваемый сильным чувством. (Так оно и было, хотя на самом деле это был испуг, а не возмущение и душевные терзания, которые я изображал.)
— Почему, сэр? Вы спрашиваете почему? Вы полагаете, что я согласился бы участвовать в этом позоре, играть роль в этом ужасном маскараде, если бы у них не было оружия, перед которым бессилен любой мужчина, пусть даже человек чести? — Я тяжело вздохнул. — У них мои жена и ребенок, сэр. Вы понимаете, что это означает? — Эти слова я буквально выкрикнул ему в лицо, сочтя момент удобным для перехода в контратаку. — О Боже! Сокровище мое! Моя златовласая крошка Амелия! Увижу ли я тебя снова?
На этом месте любой театр Лондона залился бы слезами, клянусь. Но, подняв глаза, я убедился, что местная публика далека от оваций. Хансен выглядел растерянным, лицо Грундвига налилось краской от ярости, а Заптен набивал трубку.
— А принц Карл-Густав? — спрашивает одноглазый. — Где он?
Сначала мне казалось, что мне удастся с ними сторговаться: жизнь в обмен на информацию, но теперь инстинкт подсказывал, что это не пройдет. Заптен повесит меня на месте, я не сомневался — но персонаж, которого я так отчаянно пытался изобразить, этого вовсе не заслуживал. Моя единственная надежда заключалась именно в этом — заставить их поверить в то, что я являюсь невинной жертвой дьявольского заговора. И, положа руку на сердце, разве это на самом деле было не так?
Так что я поведал им про Йотунберг и про планы насчет Карла-Густава. Грундвиг обхватил голову руками, Хансен испуганно вскрикнул, Заптен раскурил трубку и стал молча выпускать клубы дыма.
— Так, — говорит он. — И что дальше? Этот тип пытался убить вас, вы убили его. Хорошо. Что же вы намеревались делать дальше?
— Ну… ну… Даже не знаю. Я был вне себя: жена, ребенок… судьба принца… я наполовину сошел с ума от беспокойства.
— Еще бы, — кивает он, пыхнув трубкой. — И вы утверждаете, что все это Отто Бисмарк затеял во имя строительства Германской империи? Так, так.
— Вы слышали мой рассказ, сэр, — говорю я. — Я предупреждал, что это звучит невероятно, но это правда — все, до последнего слова.
Грундвиг, расхаживавший взад-вперед, резко повернулся на каблуках.
— Не верю! Это же вздор! Майор, Эрик! Только сумасшедший способен поверить в такую историю. Это невозможно! — Он посмотрел на меня. — Это человек… этот мерзавец… можете вы представить, что найдется негодяй, способный совершить то, в чем он нам признался?
— Только не я, — подхватывает Хансен.
Заптен кивнул седой головой.
— Именно так, — сказал он, и сердце мое упало. — Но мне сдается, что не все так просто. Может ли кто-нибудь из вас: вы доктор или вы, Эрик — его сверкающий глаз перескакивал с одного на другого, — глядя на этого человека, способного две недели с успехом водить за нос целый народ, — представить себе, глядя в лицо фактам, что он не способен был придумать более правдоподобную историю, чем рассказанная им сейчас?
Они уставились на него. Он кивком указал на меня.
— Вот он сидит. Скажите-ка, — Заптен выбил трубку. — Если он врет, то каково может быть правильное объяснение?
Они долго бубнили, но, разумеется, так и не смогли ответить. Заптен соглашался, что моя история звучит неправдоподобно — но любая другая версия выглядела не лучше.
— Если мы допускаем, что двойник принца на две недели занял его место — а нам это известно — тогда я начинаю кое-что понимать, — заявляет он.
— Вы хотите сказать, что верите ему? — восклицает Грундвиг.
— За отсутствием свидетельств, способных опровергнуть его историю, — да. — Сердце мое вознеслось, как молитва Девушки. — Смотрите, все сходится. Разве мы не вздрагивали все эти двадцать лет, завидев хоть слабую тень Германии? Вы ведь знаете, Грундвиг. Разве не страх за свободу нашего герцогства привел нас сюда? Разве не потому мы — «Сыны Вёльсунгов»? — Он покачал головой. — Найдите мне брешь в рассказе этого парня, поскольку сам я не могу разглядеть ни одной.