К этому времени все спрашивал себя — а не слишком ли я подозрителен? — и в то же время размышлял, не безопаснее ли будет прилечь здесь до темноты и купить молчание моего проводника за соверен или же продолжать смещаться влево, чтобы встретиться с другими нашими охотниками. Вдруг егерь вскрикнул, нахмурился и приложил руку к груди. Он издал какой-то лающий кашель, а его веснушчатое лицо, когда он повернулся ко мне, было мертвенно-бледным.
— Ох! — простонал он, — что это? Что-то кольнуло, да так неожиданно.
— Что это было? — нетерпеливо спросил я, и шотландец присел на обломок скалы, обхватив себя руками и тяжело дыша.
— Я… я не знаю. Мой живот — с ним что-то неладно — ой!
— Ты что, болен?
— О боже — я не знаю. — Его лицо позеленело. — И что только пьют эти иностранцы? Это… это, наверное, тот спирт, которым меня вчера угощал перед выходом тот большой косматый парень — о, черт возьми, это какой-то дьявольский напиток. О, подождите, меня сейчас стошнит!
Но это ему не удалось и он повалился на скалу, скрюченный жестокой болью, стоная и раздирая на себе одежду. Я в ужасе смотрел на него, так как уже понял в чем дело — подручный Игнатьева заранее опоил или отравил его, так что теперь я остался на холме в полном одиночестве. Откровенная жестокость и дьявольская расчетливость моего противника заставила меня задрожать от макушки до пяток. Теперь они придут за мной и… Но погодите-ка, что бы ни произошло, ситуация не представлялась такой уж фатальной: смерть сразу двух человек будет трудно списать на неудачный выстрел, особенно если один из них был отравлен. Так значит, это какое-то снадобье, чтобы временно вывести моего егеря из игры, и, конечно же, мне нужно будет спуститься обратно к подножию холма за помощью, а там…
— Лежи здесь, я приведу кого-нибудь на подмогу, — сказал я и снова двинулся по промоине, но не в том направлении, откуда мы пришли; Флэши нужно было карабкаться вверх, а позаботиться о моем стонущем горце можно будет и позже. Я бегом обогнул скалу, торчащую в конце промоины и выбрался на поляну среди зарослей папоротника, а затем нырнул в очередную полосу пихтового леса, где и остановился, чтобы перевести дух и сориентироваться. Если я сильно забрал влево от холма, но где именно это самое «лево»? Мы столько напетляли, огибая заросли и болота, что теперь я был ни в чем не уверен, а солнца, которое могло бы мне помочь, не было видно. А вдруг я сбился с дороги и сейчас иду прямо в лапы Игнатьеву? Господь — свидетель: в этой мешанине холмов и вересковых зарослей это вполне может случиться. А может, мне лучше вернуться к моему страдальцу-егерю и подождать там? В его компании мне будет все-таки безопаснее — но к этому времени мои враги могли уже подобраться ближе и караулить меня, прячась за краем промоины. Я стоял и обливался потом, судорожно сжимая в руках ружье.
Под ветвями пихт было сумрачно и тихо, как в могиле. Впереди я разглядел купу папоротников — место, где можно будет залечь — и снова двинулся вперед, крадясь почти на цыпочках, бесшумно ступая по мягкому ковру из мха и хвои. На опушке я опять приостановился, прислушавшись: ни один звук не нарушал тишину леса, кроме моего дыхания. Я повернул, чтобы вступить на папоротниковую поляну, — и замер, окаменев от ужаса, с трудом подавив испуганный крик. У меня за спиной, на дальнем конце леса вдруг громко хрустнула ветка.
На мгновение я застыл, парализованный страхом, и тут же припустился бежать через открытый участок торфяника к спасительным зарослям папоротника. Я пролетел несколько ярдов, прежде чем решился обернуться. Сквозь путаницу ветвей и стеблей я разглядел деревья, под которыми недавно стоял — мрачные и молчаливые. Но теперь я был в хорошем укрытии — если я буду лежать смирно, так, чтобы ни один папоротник надо мной не шелохнулся, никто не сможет меня обнаружить — разве что случайно наступит. Я зарылся в мокрую траву, пытаясь восстановить дыхание и внимательно прислушиваясь.
Минут пять ничего не происходило; слышался лишь стук падающих капель и стук моего сердца. Адского привкуса этой неопределенности добавляла абсолютная несправедливость такого моего печального положения. Мне доводилось бывать в гораздо более диких уголках мира — в Афганистане и на Мадагаскаре, в России и Сент-Луисе — но проклятье: теперь мне приходилось дрожать за свою жизнь в Англии — или даже в Шотландии! Такого страха на английской земле я не испытывал с тех пор, когда был ничтожным фагом в Рагби и таскал за забиякой Доусоном его спортивную сумку, прячась от сторожей в Браунсовере. Правда, они таки меня поймали и мне удалось освободиться только благодаря тому, что я сдал Доусона и его приятелей, а также показал сторожам, где… Но тут вдруг, в абсолютно пустынном еще секунду назад месте, в тени деревьев шевельнулась тень, замерла и начала обретать форму в сумеречном полусвете. Прямо на опушке пихтового леса стоял Игнатьев.
Когда он повернул голову в мою сторону, я даже перестал дышать. Русский держал свое ружье наперевес и — видит Бог — выслеживал не оленя. Затем он щелкнул пальцами и его мужик вышел, переваливаясь, из тени деревьев; он, как обычно, был начеку и глаза его поблескивали среди зарослей нечесаных волос. Граф кивнул ему влево, и гигант двинулся в указанном направлении, держа ружье перед собой; сам же Игнатьев выждал несколько секунд и двинулся правее. Оба они бесшумно исчезли, а я лихорадочно ощупал свое ружье и дрожащими пальцами взвел курки, судорожно размышляя, оставаться мне здесь или ползком пробраться в подлесок. Вскоре они могли обойти меня с обеих сторон, и если они свернут к папоротникам, то легко могут… но тут слева от меня в зелени зарослей что-то зашелестело; затем звуки замерли и вновь раздались, все приближаясь. Несомненно, кто-то осторожно крался к моему укрытию.
Это наконец вывело меня из ступора, вызванного страхом. Я перекатился на бок, пытаясь направить дуло в сторону, откуда исходил странный шелест; ружье зацепилось за стебель папоротника, и я отчаянно потянул, чтобы освободить его. Боже, ну и шума же я наделал — а вслед за тем чертов замок, очевидно, задел за ветку, потому что один из стволов выстрелил с громовым грохотом, а я вскочил на ноги и бросился бежать вниз по склону. Я как раз продирался через высокие заросли, когда вдруг раздался треск выстрела и пуля зловещим шершнем прогудела у меня над головой. Я проломился сквозь препятствие, выбрался на прогалину между пихтами, перепрыгнул через невысокие кусты и — рухнул в болото. Я по пояс погрузился в вонючую жижу, но в одно мгновение уже выкарабкался на твердую землю, так как слышал треск в зарослях папоротника у меня за спиной и понимал, что стоит мне задержаться хоть на секунду — и последует второй выстрел… Я уделался с ног до головы, как торговец, которого за плутни обмазали дегтем и вываляли в перьях, но в руках у меня все еще было ружье. Вдруг у меня под ногой подвернулся камень и я полетел кувырком, скатился вниз по склону, врезался в обломок скалы и свалился в ледяной поток, отчаянно пытаясь выбраться и оскальзываясь на покрытом илом гравии.
Раздался стук сапог, я повернул голову и увидел мужика, выскочившего на берег не далее чем в десяти ярдах от меня. У меня даже не оставалось времени оглянуться в поисках ружья; я стоял по пояс в воде, а этот сукин сын вскинул ружье к плечу, так что его ствол смотрел прямо мне в лицо. Я вскрикнул и попытался ухватиться за камень, но тут раздался выстрел — и мужик уронил свое ружье, застонал и, схватившись за руку, рухнул навзничь среди скал.