— Осторожнее, полковник, — произнес голос рядом со мной, — он только ранен.
Не более чем в пяти ярдах стоял высокий парень в твидовом костюме с дымящимся револьвером в руке; он небрежно кивнул мне, а затем легко перепрыгнул с камня на камень и остановился рядом с мужиком, который кряхтя пытался зажать кровоточащую рану на руке.
— Что скажешь, чертов убийца? — почти ласково сказал мой спаситель и пнул его ногой в лицо. — Боюсь, что это единственное наказание, которое ты понесешь, — добавил он, оглянувшись через плечо. — Видишь ли, дипломатические скандалы нам не нужны.
И когда он обернулся ко мне, я с удивлением узнал в нем Хаттона, того самого высокого парня с лошадиной челюстью, который привез меня к Палмерстону всего пару дней назад. Он сунул свой пистолет в кобуру под мышкой и наклонился ко мне.
— Ничего себе не сломали? Извините, ну и видок же у вас! — Он помог мне подняться на ноги. — Должен заметить, полковник, что вы лучший бегун по пересеченной местности, за которым мне до сих пор приходилось следить. Я потерял вас из виду уже через пять минут, но зато шел по следу наших друзей. Хорошенькая парочка, не так ли? Молю Господа, чтобы и второй оказался у меня на мушке — но его мы уже не увидим, по крайне мере до тех пор, пока все охотники не соберутся у подножия холма. Тогда-то и появится наш русский друг — хладнокровный, как всегда, будто он целый день не ходил за вами словно тень.
— Но… но… вы имеете в виду, что ожидали чего-то подобного?
— Не-ет — по крайней мере, не именно этого. Но я был наготове с тех самых пор как прибыли эти русские гости. Мы же не верим в случайности, не так ли? По крайней мере, не с такими мастерами, как Игнатьев — предприимчивый господин, ничего не скажешь. Когда я услышал, что он собирается принять участие в сегодняшней охоте, то решил за ним присмотреть, — сказал этот удивительный малый. — А теперь, если вы уже пришли в себя, полагаю, нам стоит спуститься вниз. Не волнуйтесь за нашу маленькую подстреленную птичку — если парень не истечет кровью, то как-нибудь найдет дорогу к своему хозяину. Жаль, что он по неосторожности сам прострелил себе руку, не так ли? Осмелюсь предположить, именно так русские все и объяснят, а мы не будем с ними спорить, — что вы об этом скажете, сэр?
Я склонился за своим упавшим ружьем — теперь, когда опасность миновала, я был полон убийственной жаждой мщения.
— Я прострелю голову этому чертовому мужлану! — заорал я, возясь с курками. — Я научу…
— Стойте! — крикнул Хаттон, хватая меня за руку и понимающе ухмыляясь. — Идея замечательная, но, видите ли, мы не должны так поступать. Одну пулю в теле еще можно объяснить его собственной неловкостью, но ведь не две же? Мы не должны допустить скандала, полковник, к тому же, затрагивающего гостей королевы. Пойдемте. Давайте спустимся вниз, чтобы граф Игнатьев — я не сомневаюсь, что сейчас он следит за нами — смог прийти на помощь своему слуге. После вас, сэр.
Конечно же, он был прав; ирония судьбы заключалась в том, что несмотря на тот факт, что Игнатьев и его егерь пытались убить меня, мы не могли заявить об этом из дипломатических соображений. Одному Богу известно, какие международные осложнения это могло бы вызвать. Все это не сразу дошло до моего сознания, но напоминания Хаттона, что граф Игнатьев все еще бродит вокруг, было достаточно. Вниз с холма я летел, точно на крыльях. Конечно, он вряд ли бы решился подстрелить меня в присутствии Хаттона, но я не хотел оставлять графу никаких шансов на это.
Что же касается секретной службы — где и служил Хаттон — то должен заметить, что это весьма ловкие ребята. На дороге его ожидал экипаж, одного из своих подчиненных он отправил помочь моему егерю, и спустя полчаса я входил в Балморал через боковой вход, уже хорошенько почистившись и получив указание от Хаттона рассказывать всем, что я покинул охоту из-за небольшого растяжения.
— Я проинформирую моих начальников в Лондоне, что полковник Флэшмен счастливо избежал неожиданной опасности, возникшей из-за случайной встречи со своим старым русским другом, — сказал он мне на прощание, — и что вы сейчас полностью готовы выполнить поставленную перед вами важную задачу. Между тем я буду следить за русским. Нет, сэр, к сожалению, я не могу ответить на ваши вопросы и не стал бы на них отвечать, даже если бы мог.
Все это привело меня в испуг и замешательство — я никак не мог понять, что, собственно, происходит. Первой моей мыслью было, что Палмерстон сам организовал все это дело в надежде, что я убью Игнатьева, но даже при всем моем возбуждении это показалось мне бессмысленным. Гораздо проще было предположить, что Игнатьев, случайно заехавший в Балморал, неожиданно встретил тут меня и решил воспользоваться возможностью убить, отплатив за проделку, которую я сыграл с ним в прошлом году. Учитывая, что я знал этого человека, а в особенности — его ледяную жестокость, это представлялось, по крайней мере, правдоподобным. Но существовала и более ужасная возможность: что, если он узнал о задании, которое поручил мне Палмерстон (одному Богу известно, как ему это удалось — но он все-таки узнал от идиотки Элспет, что я еду в Индию), и хочет убрать меня с дороги?
— Это нелепые предположения! — отрезал Элленборо, когда я той же ночью рассказал ему о своих опасениях. — Игнатьев не мог об этом узнать. Как! Ведь решение Совета строго засекречено и известно только узкому кругу доверенных лиц премьер-министра. Нет, это просто очередной пример явной дикости русского медведя! — Он опять накачался портвейном и язык у него заплетался. — К тому же… условно говоря, в присутствии Ее Величества! Проклятье! Но, конечно же, Флэшмен, мы ничего не должны об этом говорить. Вам остается только, — пыхтел он, тяжело дыша, — хорошенько рассчитаться с этим негодяем, если вы вдруг встретите его где-нибудь в Индии. Между тем уж я постараюсь, чтобы лорд-камергер исключил его из всех приглашений, которые в будущем могут быть высланы в Санкт-Петербург. Видит Бог, уж я постараюсь!
Я высказал робкое предположение, что после всего случившегося лучше, наверное, было бы послать в Джханси кого-нибудь другого — раз уж граф Игнатьев так прилип ко мне — но Элленборо не стал меня и слушать. Он был в полном негодовании от дерзости русского — заметьте, не из-за меня — а из-за того, что из этого мог разгореться скандал, задевающий королеву. (Конечно, было невозможно сообщить ей, что ее гости мечтают поубивать друг друга — бедная женщина и без того имела достаточно хлопот заманить к себе на чай кого-нибудь, когда Альберт пребывал рядом.)
Поэтому, конечно же, мы хранили молчание, и, как предвидел Хаттон, скоро распространилась (и была принята) версия, в соответствии с которой егерь Игнатьева прострелил себе руку из-за собственной неосторожности, так что все сочувственно качали головами, а королева послала несчастному несколько хлебцев и бутылку виски. Игнатьев вынужден был даже поблагодарить ее за это после обеда и я чувствовал, как Элленборо, стоящий рядом со мной, буквально трясется от едва сдерживаемой ярости. В довершение всего этот русский негодяй пригласил меня на партию в бильярд — и разгромил наголову в присутствии Альберта и полудюжины других зрителей: я вынужден был собрать вокруг нас целую толпу, ибо бог знает на что он мог решиться, если бы я остался с ним в бильярдной один на один. Что можно сказать — у этого Николая Игнатьева были железные нервы. Граф был готов выпустить мне кишки и после этого объяснить, что это был несчастный случай.