– Но вы вместе справлялись.
– Он был совсем другой, пока она была жива. Моя Нанá всегда могла его рассмешить. – Сара задумалась. – Я его рассмешить не могу. Особенно там. Он ненавидит это место.
– Больничную палату? – (Сара кивнула.) – Ему, должно быть, нелегко, – осторожно заметила Наташа.
– Хуже смерти.
Наташины вилка и нож снова застыли у нее в руках. Сара была, безусловно, права отчасти, как бы чудовищно ни звучали ее слова. Каково человеку, который провел всю свою жизнь на открытом воздухе, занимаясь физическим трудом, в движении, оказаться прикованным к постели, когда его кормят и переодевают, как ребенка? Должно быть, невыносимо.
– Он выздоровеет, – по возможности ровным голосом мягко сказала Наташа. – Медсестра говорила, он идет на поправку.
Возможно, Сара не расслышала. Или это противоречило тому, что она считала правдой. Она сложила вилку и нож на тарелке, давая понять, что закончила, хотя это было вовсе не так.
– Думаете, он вернется домой к Рождеству?
Наташа сняла салфетку с колен, стараясь выиграть время, но даже такая короткая пауза многое значила.
– Трудно сказать, я же не специалист. – (Сара кусала губу и смотрела на улицу.) – Мне жаль, Сара.
Какая она бледная. Кажется, даже похудела немного. Наташе захотелось взять ее за руку.
– Знаю, как тебе сейчас тяжело.
– Мне нужны деньги.
– Прости?
– Мне нужно купить кое-что для Папá. Рождественские подарки. Новую пижаму и всякое такое, – прозаично сказала Сара.
Сбитая с толку резкой переменой темы, Наташа положила в рот кусок пиццы и стала жевать.
– Что ему нужно? – прожевав, спросила она. – Могу пройтись по магазинам завтра после работы, если хочешь.
– Могу сама, если вы дадите мне денег.
– Тебе будет некогда. Все твое время занято Бо и школой.
– Могу сходить в обеденный перерыв.
– Не получится. Ты не можешь покидать территорию школы. Не знаю, что еще можно придумать.
– Это из-за того, что я брала мелочь из вашей банки, да?
– Нет. Просто не хочу, чтобы ты снова пропускала…
– Простите меня, ладно? Мне жаль, что так вышло. Я тогда не могла сказать вам о Бо. Я верну деньги.
– Это не обязательно.
– Тогда позвольте мне купить вещи для Папá. Я сама должна их выбрать, – настаивала Сара. – Я знаю, что ему нравится. – Она повысила голос. – Они постоянно воруют его туалетные принадлежности и одежду, а я не могу ничего купить, так как социальные органы забрали его сберегательные книжки. Я бы не просила, если бы у меня был другой выход.
Наташа утерла рот салфеткой.
– Тогда пойдем вместе в субботу утром. Купим все, что ты хочешь, а потом я отвезу тебя в конюшню.
В глазах Сары она прочла, как та относится к этому предложению.
Почему она хотела пойти одна? Потому что дело было не в пижаме? Потому что ей были нужны деньги на что-то другое? Или просто она была не в силах переносить Наташину компанию? Она почувствовала, что безумно устала. Сара смотрела в окно с непроницаемым видом, как в самом начале.
– Хочешь что-нибудь еще? Мороженого?
Сара покачала головой. Она даже не смотрела на Наташу.
– Тогда заплачу по счету, – устало сказала Наташа, – и нам пора. Я не предупредила Мака, что мы пойдем в ресторан.
Она ей не доверяла. Сара ругала себя за то, что брала деньги из Наташиной банки с мелочью. Если бы не это, она бы сумела получить деньги, когда они ей так нужны.
Она поставила ногу на сумку, успокаивая себя, что главное сокровище на месте. Социальные органы забрали пенсионную и сберегательные книжки Папá, чтобы вовремя платить арендную плату, но они ничего не знали о его облигациях выигрышного займа. Если бы ей удалось их обналичить и избегать встреч с Мальтийцем Салем еще какое-то время, она могла бы от него откупиться. Она представила его лицо, почувствовала его руку на своей груди, услышала слова, которые он шепнул ей на ухо, и содрогнулась.
Ей нужны деньги. Она подумала о других вещах, которые взяла в квартире: старинное украшение из стекла, которое аккуратно завернула в свитер. Его можно продать мужчине из комиссионного магазина. Ее компакт-диски, которые кто-то может купить в школе. Кое-что. Ничего.
– Бог мой! – сказала Наташа. – Четверть одиннадцатого. Я и не подозревала, что уже так поздно.
Она достала бумажник, чтобы заплатить по счету. Вставила карточку в переносное устройство и болтала с официантом, вводя пин-код.
2340.
Легко запоминается.
Сара закрыла глаза и содрогнулась, представив, что́ сказал бы Папá, если бы узнал ее замыслы. Когда парня с нижнего этажа в четвертый раз за неделю увозили в полицию, дедушка заметил: ничто не оправдывает кражу. Если что-то украл, ничего не получил. Только стал хуже. Папá даже не одобрял кредитов. Говорил, он никогда не имел ничего, за что не мог заплатить.
Сара шла к машине, слушая, как Наташины высокие каблуки стучали по мокрому тротуару. Четыре цифры отбивали ритм в темном уголке ее сознания.
Мак обещал довезти Марию до дому, а теперь просил подождать на крыльце, пока сбегает за ключами от машины. В комнате Сары горел свет. Наташиной машины не было. Она говорила, что задержится на работе, но его удивило, что она оставила Сару одну на такое долгое время. Мак стоял на ступенях, вертя на пальце ключи. Мария подошла и прижалась к нему всем телом, обвилась как змея.
– Зайдем?
– Нет.
– Ты мой должник. Худшего фильма я не видела. Ты должен мне полтора часа, чтобы стереть его из памяти.
– Обещаю. Но не здесь.
– Я соскучилась. – Она театрально нахмурилась. – Больше недели! Я покажу тебе мои белые местечки. – Она спустила пояс джинсов с низкой посадкой и продемонстрировала загорелый живот. – Они маленькие-премаленькие, – добавила она с придыханием. – Рассмотреть можно только с очень близкого расстояния.
Мария была красива и незамысловата, и она хотела его. Он понимал, что она его не любит. Что он ей даже не нужен, и поэтому она ему так нравилась. Его устраивала эта прямолинейность, важно было знать, что он ни в коем случае не сможет причинить ей боль.
– Хорошая моя, сейчас не могу.
– Ты меня приводил сюда на выходных. Почему сейчас нельзя?
Он бросил взгляд на дорогу:
– Потому что моя бывшая вот-вот вернется и потому что это несправедливо.
– Это несправедливо по отношению ко мне. – Она отодвинулась от него. – Брр! Почему ты позволяешь этой несчастной женщине диктовать, как тебе жить? Ты говорил, у нее есть ухажер?