Открытая дверца с грохотом упала на землю, превратившись в сходни, по которым Ральф вывел четырех лошадей — одна была уже оседлана. Он затянул подпругу и вскочил в седло, не выпуская из рук винтовки.
— Я ждать не собираюсь! — закричал машинист. — Видит Бог, эти черномазые просто звери!
— Если моя семья здесь, их нужно отсюда вывезти. Подожди часок! — попросил Ральф.
— Ни минуты я ждать не буду! — покачал головой машинист. — Я поехал!
— Да провались ты к чертям собачьим! — Ральф пустил коня галопом, ведя за собой запасных лошадей.
Поднимаясь по склону холма к лагерю, он снова подумал, что, возможно, следовало послушать совета Аарона Фагана и взять с собой из Кимберли десяток всадников. Однако на поиск надежных людей пришлось бы потратить несколько часов, а столько он бы не вытерпел. В одиночку он уложился в полчаса: прочел телеграмму из Тати, схватил «винчестер», наполнил седельные сумки патронами, забрал из конюшни Аарона лучших лошадей и помчался на станцию в Кимберли.
Перед тем как повернуть за холм, он оглянулся: паровоз уже пыхтел, торопясь обратно на юг.
Ральфу невольно пришло в голову, что он единственный оставшийся в живых белый во всем Матабелеленде.
Галопом примчавшись в лагерь, Ральф понял, что здесь уже побывали матабеле: палатка Джонатана упала, разбросанную детскую одежду втоптали в пыль.
— Кэти! — закричал Ральф, спрыгнув с лошади. — Джон-Джон! Где вы?
Под ногами захрустела бумага: папку Кэти бросили на землю, и рисунки, которыми она так гордилась были изорваны и смяты. Подняв один листок, Ральф увидел прелестное соцветие колбасного дерева. Он попытался разгладить измятую бумагу, потом осознал тщетность усилий.
Подбежав к палатке Кэти, Ральф отдернул полог.
Кэти лежала на спине — рядом со своим нерожденным младенцем: она обещала Ральфу дочку и выполнила обещание.
Он упал на колени возле жены, попытался приподнять голову, но тело застыло, словно превратившись в мраморную статую. На затылке он заметил округлую вмятину.
Ральф попятился прочь и выскочил из палатки.
— Джонатан! — завопил он во все горло. — Джон-Джон! Где ты? — Ральф бегал по лагерю как сумасшедший, не переставая кричать: — Джонатан! Отзовись, Джонатан!
Не найдя в лагере ни души, Ральф, спотыкаясь, пошел вверх по заросшему лесом склону.
— Джонатан! Это папа! Где ты, малыш?
Ральф останавливался, палил из ружья в воздух, прислушиваясь к отдающимся от холмов отзвукам эха. Наконец он выбился из сил, перестал кричать и, тяжело дыша, привалился к стволу дерева.
— Джонатан, — прохрипел Ральф. — Где ты, маленький мой?
Он повернулся и пошел вниз по склону, едва передвигая ноги, точно немощный старец.
На окраине лагеря он остановился, близоруко вглядываясь в траву под ногами, потом поднял лежащий на земле предмет. Ральф покрутил находку в руках и стиснул в кулаке с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Это была головная повязка из выделанной шкурки крота.
Не выпуская комочек меха из рук, он побрел в лагерь хоронить мертвецов.
Тихое царапанье в ставни разбудило Робин Сент-Джон, и она приподнялась на локте.
— Кто там?
— Номуса, это я.
— Джуба, моя Маленькая Голубка! Я не ждала тебя сегодня!
Робин встала с постели и открыла ставни: в лунном свете Джуба, ссутулившись, стояла под окном.
— Да ты замерзла! Так и заболеть недолго. Заходи скорее, я принесу одеяло.
Подожди, Номуса! Джуба схватила ее за руку. — Я не могу остаться!
— Ты же только что пришла…
— Никто не должен знать, что я приходила к тебе, пожалуйста, никому не говори об этом!
— Что стряслось? Ты вся дрожишь…
— Номуса, послушай! Я не могла оставить тебя, ты мне и мать, и сестра, и подруга…
— Джуба…
Нет, помолчи, послушай! — умоляла Джуба. — У меня мало времени.
Робин вдруг поняла, что подруга дрожит вовсе не от холода — она рыдает от страха.
— Номуса, уходи! Возьми Элизабет и малыша. Ничего не берите с собой, уходите сейчас же! Поезжайте в Булавайо, может быть, там вам удастся спастись. Это ваш единственный шанс.
Джуба, я ничего не понимаю! Что ты несешь?
— Они идут, Номуса! Они идут! Пожалуйста, уходите!
Двигаясь с неожиданной для столь крупной женщины быстротой и бесшумностью, Джуба словно растворилась в тени под тюльпанными деревьями. Робин накинула шаль и выскочила на веранду, но во дворе уже никого не было.
Робин побежала к хижинам, где жили больные, отчаянно выкрикивая на ходу:
— Джуба, вернись! Слышишь? Что еще за глупости!
Возле церкви она остановилась, не зная, в какую сторону бежать.
— Джуба! Где ты?
Полная тишина казалась неестественной. На холме над миссией тявкнул шакал. Ему ответил другой — с перевала, через который шла дорога в Булавайо.
— Джуба!
Костер возле больничных хижин погас. Робин подбросила в него толстую ветку из заготовленной кучи хвороста. Ветка вспыхнула, и в неверном свете Робин поднялась по ступенькам ближайшей хижины.
Спальные подстилки пациентов лежали рядами у стен — пустые. Ушли все, даже самые тяжелобольные, — их наверняка пришлось унести, потому что ходить они были не в состоянии.
— Бедные невежественные язычники! — вслух сказала Робин, кутаясь в шаль. — Опять какое-то колдовство заподозрили и теперь боятся собственной тени.
Расстроившись, она побрела обратно к дому. В окне Элизабет горела свеча, и, едва Робин поднялась на крыльцо, дверь распахнулась.
— Мама! Это ты?
— Что случилось, Элизабет?
— Мне почудились голоса.
Робин замялась, не желая тревожить дочь. С другой стороны, она разумная девочка и вряд ли ударится в панику из-за суеверий.
— Приходила Джуба и тут же убежала прочь. Кажется, опять какое-то колдовство заподозрили.
— Что она сказала?
— Да так, велела ехать в Булавайо, чтобы избежать опасности.
Элизабет, в ночной рубашке и со свечой в руке, вышла на веранду.
— Джуба — христианка и колдовством не занимается, — встревожилась Элизабет. — Что еще она говорила?
— Больше ничего, — зевнула Робин. — Пойду-ка я спать. — Не дойдя до дверей своей спальни, она остановилась. — Кстати, такая досада, все пациенты разбежались — в больнице пусто.
— Мама, по-моему, нам нужно послушать Джубу.
— В каком смысле?
— Надо немедленно ехать в Булавайо.