— А где не гадючник, Марья Михайловна? — задушевно спросила Катя, подчищая с тарелки остатки еды.
— Ваша правда. А все-таки я так скажу: что театр, что милиция — один гадючник. Поедом друг друга едят. Что, не так, скажете?
— Спасибо, обед был очень вкусный, — поблагодарила Катя хозяйку.
— Правда? — расцвела та. — А чай как же? Простыл уже.
— Ничего, — успокоила ее Катя, — жарко, а в жару я больше холодный люблю.
Тетка певицы прибрала в холодильник котлеты и холодец и, пока Катя допивала чай, споро вымыла грязную посуду. Кухня вернулась к первозданной чистоте, и хозяйка удовлетворенно смахнула со стола какие-то невидимые глазу крошки.
— А вон и Людмила, — обрадовала она гостью. — Быстро обернулась, наверное, на маршрутке подъехала. Побеседуйте теперь спокойно, что ж на голодный желудок разговоры разговаривать… А я в сад пойду.
Обратной электрички пришлось ждать довольно долго. Катя сидела под станционным навесом и анализировала свои впечатления. В отличие от своей тетки, Людмила Сегенчук произвела на старлея Скрипковскую не самое лучшее впечатление. Девушка отмалчивалась, прятала глаза, на вопросы прямо не отвечала, и Кате показалось, что Людмила Сегенчук явно что-то скрывает.
* * *
— Слушай, Игорек, я тебе интресную мысль скажу: отравление — это типично женское преступление.
— Да?.. — Лысенко оторвался от каких-то своих дум и рассеянно посмотрел на Бурсевича, бесшумно возникшего на пороге его кабинета. — Ты что, Боря, пришел мне сообщить об этом эпохальном открытии?
— Я пришел пару ложек кофе попросить. Или чаю пакетик. Что есть, то и давай. Если не жалко.
— Все есть. — Капитан гостеприимно распахнул дверцу стола.
— Тогда давай два чая и кофе отсыпь сюда. — Бурсевич протянул припасенную банку.
— И сахар давать?
— Давай и сахар! — обрадовался Бурсевич.
— Совести у тебя, Боря, нет, — прокомментировал хозяин кабинета, отсыпая требуемое.
— Так ее никогда и не было. Зачем она мне? — удивился пришедший. — Вот ты все голову ломаешь насчет этого театрального отравления, а я тебе, Игорек, так скажу…
— Видел бы ты, Боря, этих мужиков, — поцокал языком Лысенко, — у тебя бы последние сомнения отпали, мужское это преступление или женское. Вернее, не отпали, а закрались, это будет точнее.
— Специфика такая, — глубокомысленно заметил Бурсевич. — Артистические натуры! Музыка, костюмы, романтика работы…
— Ха! Романтика работы! — хмыкнул Лысенко. — Ты, Боря, когда-нибудь балерину близко наблюдал?
— Ну… вчера. В театре, в вестибюле. Только я не разобрал, может, это и не балерины были. Может, певицы.
— Если бы ты ее в упор увидел, как я, то сразу бы разобрал. Я в репетиционной видал, как она разминалась. Это что-то страшное, Боря. Она ведь как борец. Но еще страшнее, потому что баба. У нее везде одни только мускулы. Даже на спине. Ты когда-нибудь видел у бабы на спине мускулы, Боря?
Бурсевич подумал и сказал, что нет — мускулов на женской спине ему видеть не доводилось.
— Она под музыку эту свою так изящно вроде бы ножкой крутит, ручкой машет — а у самой эта самая мускулатура так и ходит… Как поршни у паровоза. Я посмотрел, и мне даже жутко стало. И улыбается так… рот растягивается, как у лягушки, а глаза на меня смотрят… будто отдельно. Я своего фигуранта не дождался, руки в ноги и ходу оттуда, пока не кинулась.
— Они в тридцать пять лет на пенсию выходят, — сказал Бурсевич. — Потому как работа тяжелая.
— И ради чего? — продолжал Лысенко, которого зрелище балерины у станка, вероятно, потрясло до глубины души. — Детей не заводят, ничего не жрут… И качаются целыми днями. Она скакала, скакала, а потом смотрю — уселась прямо на пол и дышит, как лошадь… аж страшно!
— Слушай, вот ты можешь жуликов не ловить? — неожиданно спросил Бурсевич, пристраивая банку с кофе на край стола. — Нет, не можешь, — ответил он сам себе. — Вот и они не могут. Они, может, всю жизнь мечтали о том, как выйдут на сцену в этих, как их… в пачках. И станцуют какого-нибудь умирающего лебедя. Чтоб у всех в зале слезы полились. А ты им — детей рожать, по магазинам бегать. Оно им надо, тягомотина, как у всех? А детей, между прочим, и у тебя нет. Ты тоже бегаешь, бегаешь, а потом дышишь… как лошадь. Ну ладно, спасибо за кофе с чаем, я пошел.
Вечерело. Капитану давно пора было домой, но работа на сегодня еще не закончилась. Нужно было заехать в одно место. Да, Боря, безусловно, был прав в одном, но совершенно не прав в другом. Правота его заключалась в том, что Лысенко действительно не мог «не ловить жуликов», как выразился соратник, а вот с утверждением, что отравление — преступление типично женское, капитан готов был поспорить.
— Чего это трамвай тут поворачивает?! — вдруг заголосила у него под ухом какая-то бабка.
— Надо ему — и поворачивает, — равнодушно заметила усталая контролерша.
— А вчера не поворачивал!
— А сегодня руль поставили — вот и поворачивает!
Бабка прорезала плотную трамвайную толпу, как ледокол «Ленин» арктические льды. Локти у нее были из легированной стали. Лысенко потер бок и поморщился.
— Через Конный в депо! — запоздало крикнула в бабкину спину контролерша.
Вовремя не предупрежденный о несанкционированном повороте, народ валом попер вслед за бабкой наружу, а вот капитану нужно было ехать именно в направлении Конного рынка. Радуясь, что пересадка не состоится, он блаженно плюхнулся на освободившееся место. Рядом с ним какая-то женщина, задумчиво глядя в окно, ела булочку. Булочка была свежеиспеченная и пахла так, что желудок капитана свернулся, потом развернулся, и посреди него забил фонтан желудочного сока повышенной концентрации, грозя прожечь в организме дыру. Лысенко сглотнул. Он вспомнил, что целый день ничего не ел, а не ел он весь день, потому что не мог — той самой работы «ловить жуликов» навалилось выше крыши. И он крутился, как балерина у станка…
— Возьмите.
Женщина протянула ему такую же точно булочку, какую ела сама.
— Берите, берите!
— Спасибо… — Впервые в жизни он растерялся. Он, который сам мог «склеить» кого угодно и где угодно, смущенно держал в руке булочку, исходящую сдобным ароматом и, кажется, еще теплую.
— Через Конный в депо! — на весь трамвай гаркнула контролерша, топоча слоновьими ногами по проходу. — В депо! Кому надо, выходите, граждане!
— Вот черт! Подождите, я выйду! — Женщина протиснулась мимо него, сомкнувшиеся было створки дверей распахнулись, и она легко спрыгнула со ступеней.
Капитан запоздало кинулся вслед за ней, но трамвай лязгнул потрохами, дернулся и потащился дальше в свое депо. В животе отвратительно заурчало. Лысенко пожал плечами и впился зубами в булочку.