От этого открытия стало малость полегче, Алена улыбнулась, однако ответной улыбки не получила: лицо Светы оставалось встревоженным и унылым.
– Ну, что случилось? – без предисловий начала Алена, вглядываясь в темные углы прихожей, и обнаружила, что в одном из них валяется на полу тюфяк, а на этом тюфяке спит какая-то женщина, по виду – сущая бродяжка: немытая и пьяная, как говорится, в дрезину.
– Мать честная! – пробормотала Алена. – Это что, декорации для пьесы Горького «На дне»?
Света посмотрела на нее умоляюще и вдруг заплакала. Алена, которая не ожидала такого эффекта от своей убогой шутки, онемела от изумления, а Света, утирая слезы, открыв облезлую, некогда белую дверь, сделала ей знак следовать за собой.
Комната, в которую они вошли, на первый взгляд показалась истинным оазисом среди безысходной заброшенности этого дома. Здесь была старинная тяжелая мебель, ковры на стенах и на полу, а за стеклами массивной горки загадочно поблескивал хрусталь. С потолка спускалась люстра, при виде которой Алена невольно покачала головой: нечто подобное она видела только в гостинице «Ленинград» – той, которая возвышается на площади Трех вокзалов в Москве. Только здешняя люстра была еще шикарнее и помпезнее. Настоящий антиквариат!
Половины лампочек в этом антиквариате не было, но и оставшихся вполне хватило, чтобы быстро понять: вокруг если и роскошь, то изрядно обветшалая, облезлая и запущенная. Вокруг царил тяжелый запах пыли и кислый – вина. На полу валялась бутылка, из которой тянулась уже подсохшая струйка, а на разлапистом диване лежала еще одна женщина, очень напоминающая ту, первую.
В первую минуту Алена решила, что и она спит мертвецки-пьяным сном, но уже через минуту поняла, что второе прилагательное тут совершенно неуместно. Женщина спала именно что мертвым сном.
То есть она была мертва.
Господи… Да что ж это такое?! Второй день полное ощущение, что она бродит по кладбищу! Смерть за смертью! Пусть все это чужие, незнакомые люди, однако количество этих смертей уже переходит в качество!
Качество страха!..
– Алена, Алена, она умерла! Это моя знакомая, Нонна Лопухина, помнишь, я тебе про нее говорила? – пробился к оцепеневшему сознанию несчастный голос Светы, и Алена с трудом смогла отвести взгляд от закоченелой, неудобно вывернутой руки покойницы. На ногтях был отличный маникюр, и почему-то это показалось Алене, которая за своими руками тоже очень тщательно следила и делала маникюр еженедельно, самым кошмарным и удручающим…
– Мне позвонила ее домработница Шурка, это та дуреха, которая спит в коридоре, – продолжала Света. – Она сущая бомжиха, пьет еще хуже, чем Нонна пила. Только Нонна хоть пыталась как-то остановиться, а Шурка пьет, как дышит, постоянно. И с ней ничего не делается, у нее даже делириума не бывает. И вот она мне сегодня днем позвонила и сказала, что Нонна просит меня приехать. Я подумала, что она сорвалась после кодировки, придется опять прокапывать, все с собой взяла – ампулы, капельницу, – а она мертвая лежит. Наверное, умерла ночью, а то еще и вчера вечером… Ничего не понимаю! Ничего! От нее не пахнет алкоголем, она не сорвалась…
– Ну да, не сорвалась! Ты посмотри, – Алена безнадежным жестом ткнула в пол, залитый вином. – Конечно, она пила!
– Шурка клянется, что пила сама, а хозяйка уже два месяца как в рот не брала.
«Два месяца… Что-то я уже слышала недавно про два месяца. Что именно я слышала? Это что-то значит? Это важно? Не помню».
– Света, да какая сейчас разница, от чего именно она умерла? – с тоскливой досадой спросила Алена. – Почему ты мне позвонила, а не в милицию? Или ты им позвонила, но они еще не приехали?
Света опустила голову.
– Нет, я никому не звонила, кроме тебя, – пробормотала она.
– Да ты что?! – взвилась Алена. – А вдруг это убийство?!
– Все равно, – еще глуше пробурчала Света. Теперь Алена едва разбирала слова. – Сначала я должна найти…
– Что найти?! – Алена сорвалась на крик. – Что ты там бурчишь? Разучилась говорить по-человечески?!
Она едва сдерживалась, чтобы не схватить Свету за плечи и не начать трясти изо всех сил.
Конечно, Света была ни при чем. Но тяжесть минувших дней так вдруг накатила… Так вдруг вспомнился тот, сидящий в яме, и его нога с родимым пятном, похожим на жадную муху…
Алена зажала рот рукой и постаралась немедленно об этом забыть.
Ага, забудешь!
Света вдруг вскинула голову, и стало ясно, что она пыталась скрыть слезы. Правда, безуспешно.
– Она была… такая несчастная! И такая покорная! Мне ее было всегда страшно жаль, я чувствовала, что у нее в жизни что-то очень ужасное произошло, она и с мужем не просто так разошлась, а по какой-то чудовищной причине. Ведь этот развод ее сломал! Она как будто была придавлена страшным чувством вины… только за что, почему, я не могла понять, я не знала. Она никогда ничего не говорила, только однажды, чуть больше двух месяцев назад, когда я прокапывала… ей было очень плохо, ну очень… она сказала: «Светик, если я умру, ты сначала найди кассету! Найди кассету! Из-за нее вся моя жизнь сломалась, я хочу ему отомстить, понимаешь?» Я попыталась ее расспросить, но ей было так плохо, что она ничего больше не сказала. Не смогла, а может, просто не захотела. Но она так на меня смотрела, умоляюще, знаешь, это было как будто последнее желание приговоренного, ну, я и сказала, конечно: «Нонночка, слово даю, я сделаю все, что ты хочешь». Я это просто так сказала, чтобы она успокоилась, а сейчас… а теперь…
– Понятно, – мрачно кивнула Алена. – А теперь ты вспомнила это – и решила исполнить свой долг. Святое, блин, дело! Ну и как успехи? Нашла что-нибудь?
Света подняла на нее заплаканные глаза и покачала головой.
– Я… не смогла одна, – призналась она сдавленно. – Мне стало так страшно здесь рыться в ее вещах, одной! Шурка сразу уснула, как только я пришла, она и звонила-то мне пьяная вусмерть, а к моему приходу еще добавила. От нее никакого проку, ее не спросишь, да и не знает она ничего, мне так кажется.
– Слушай, а эта Шурка не могла… – Алена сделала неопределенный жест, однако Света отлично ее поняла:
– Ты что, она только тем и жила, что ей Нонна давала, теперь ей одна дорога – на вокзал или в какой-нибудь другой бомжатник, тут у нее хоть крыша над головой всегда была и еда.
– И бутылка…
– Ну да, и бутылка. Нет, Шурка очень любила Нонну, двумя руками за нее держалась, я вообще не представляю, что с ней станет, когда она очухается и поймет, что той больше нет.