– Если я сяду там, отец решит, что я его предал. Что мне плевать на моих предков и их владения. А они за них столько раз кровь проливали.
– Тебе не плевать. Ты сделаешь свои владения такими огромными, что старый хрен Харальд Боезуб сам себя за задницу укусит от зависти!
– Кончай болтать! – с досадой одернул его Ингвар и снова послал коня вперед.
Если Ингвар был честолюбив лишь в глубине души, то у Мистины этого добра хватало на двоих.
Как и прежде, после возвращения из похода они жили в гриде на княжьем дворе, но столовались у Олега, на чем особенно настаивала Мальфрид. Олег Моровлянин занимал прежнее жилье Олега Вещего – не на Киевой горе (она же просто Гора), где ранее обитали князья Киевичи и теперь еще сидела исконная поляская знать, а на вершине правобережья Лыбеди, на круче, которая раньше звалась Лысой горой, а теперь – Олеговой.
Мальфрид встретила обоих парней приветливо, но во взглядах, которые она бросала на Ингвара, и сейчас еще читалось изумление.
За последние три года, что она его не видела, он из отрока стал мужчиной. Годы походов оставили на нем заметный след: на переносице появился шрам «галочкой», не посередине, а ближе к правой брови, концом рассекающий ее. Двух зубов спереди не хватало – сверху и снизу.
Казалось, Мальфрид всякий раз при взгляде на него спрашивает себя: неужели этот коренастый рыжеватый хирдман, просто одетый и молчаливый, и есть ее младший брат?
В далеком детстве она носила его на руках, но он покинул Волховец шестилетним мальчиком. Когда она сама приехала в Киев вместе с мужем, ему было одиннадцать, но тогда он еще не сильно переменился, лишь подрос чуть-чуть. В вышину он тянулся медленно, как это часто бывает с мальчиками, которых обгоняют порой даже младшие сестры. Но теперь он был одного роста с Мальфрид – высокой для женщины – и гораздо шире в плечах. Стройная, белокожая и светлобровая Мальфрид была истинная «лебединая дева», а коренастый Ингвар с его обветренным загорелым лицом казался рядом с ней каким-то двергом. Двое родичей среди чужого племени, они были очень привязаны друг к другу, хотя выражать эту привязанность Ингвар не умел, а Мальфрид не решалась.
Олег тоже был рад гостям.
В Ингваре он давно уже видел не заложника, а брата жены, естественного своего союзника. Недаром именно ему он доверил возглавлять два последних похода.
За столом находился и мальчик – первый и пока единственный сын Олега. Кроме него, за эти годы у княжеской четы родилась лишь одна девочка, Предслава, она была на год моложе брата.
Когда после Свенгельдова похода с Деревлянью заключали новый мирный договор, в него вошел и будущий обмен невестами: Предслава была обещана в жены деревлянскому княжичу Володиславу, а сестра Володислава – сыну Олега. Но Олегова дочь жила дома, а маленькую деревлянскую княжну тогда же и перевезли в Киев: теперь обе девочки, шести и четырех лет, росли под присмотром Мальфрид, будто сестры.
Сыну и наследнику Олега дали сразу два имени: Одд – в честь прадеда, и Святожит – в честь прабабки, моравской княгини Святожизны.
Рослый, как оба родителя, светловолосый мальчик однако не отличался крепким здоровьем: голова его казалась слишком большой, и он был бледен даже теплым летом. Каждую осень и весну он неизменно кашлял и мучился лихорадкой, Мальфрид без конца поила его разными травами и изводилась от беспокойства. По виду неглупый, Оди почти все время молчал.
Именно о нем и зашла речь, когда после еды челядь убрала блюда и миски. Мужчинам налили пива в греческие кубки, а мальчика Мальфрид вручила нянькам, велев отвести его прогуляться. Его уже пора было передавать на воспитание кормильцу и переселять в дружинный дом, но Мальфрид все откладывала этот день, боялась отпустить ребенка от себя, надеясь, что здоровье мальчика окрепнет и он станет более пригоден для обучения всем мужским наукам.
– Ну что ты… присмотрелся? – неуверенно начала Мальфрид, обращаясь к брату.
– К чему? – Он бросил на нее взгляд исподлобья.
– К жизни! – весело пояснил Олег. – Как тут люди живут.
– Не видал я, что ли?
– А ты не думал, чтобы тебе… – продолжала Мальфрид, – чтобы… своим домом зажить? Ты ведь уже не отрок…
– Вот, княгиня-матушка! – радостно подхватил Мистина. – Именно это и я ему говорил совсем недавно, и теми же словами! Пора князюшке своим домом зажить!
Здесь все знали северный язык, но из-за Ингвара говорили по-словенски: именно он, будучи отвезен к словенам еще мальчиком, больше привык к этому языку и предпочитал его даже в дружине, где северные варяги, свеи и урманы составляли большинство.
Ингвар дернул плечом: дескать, не знаю я, мне и так неплохо…
Живя в дружине, он следил только за тем, чтобы его люди не были обижены при дележе средств, полученных из княжьей дани. А как хозяину собственного двора, ему пришлось бы вникать во множество дел, к которым он не имел ни малейшей охоты.
– И жениться бы тебе, а? – Мальфрид подперла подбородок ладонью. – Ты уже в зрелых годах… Как смотришь?
– Надо, надо ему жениться! – снова поддержал Мистина.
– А вы уж и придумали, кого сватать? – Ингвар пристально глянул на Олега, подозревая, что его браком сестра и зять хотят обеспечить какие-то свои выгоды. – Если на хазарке или угрянке какой, то пусть ее леший берет, а не я!
Насчет возможности брака с какой-нибудь ляшской или чешской княжной он промолчал.
Ингвар и его сестра Мальфрид попали в полянскую землю благодаря союзу между владыками южного и северного конца пути из Варяжского моря в Греческое. Однако скоро Ингвар начал понимать, что связями между Волховом и Днепром потребности киевского князя далеко не исчерпываются. Киев поистине был перекрестком миров: путь с севера на юг пересекался здесь с куда более древней дорогой с запада на восток. Через обширные владения Хазарского каганата его купцы имели связи даже с далекой страной Сина, откуда уже лет двести хазарские купцы возили удивительной работы шелк с вытканными драконами. Из Хазарии торговые пути, пролегая через земли угров, русов, уличей, бужан, лендзян, вислян и морован, приводили к Дунаю, где купцы-русы были известны как торговцы воском, рабами, лошадьми. По Дунаю можно было попасть дальше на запад, в Баварию, где обменивали меха – этот столь желанный там товар даже не облагался пошлинами – на соль.
С тех пор как вторжение угров сделало неудобным путь через моравские владения, в земле чехов разросся город Прага; в нем делали «платы» – куски тонкого льняного полотна определенного размера, служившие средством обмена товаров. Даже сам обмен «платов» на какой-то товар уже стали называть словом «платить».
Существовало несколько ответвлений этого пути, а из Германии через Альпы и Венецию товары, в основном – рабов, морем доставляли в сам Кордовский халифат. Уже не первый век хазарские и русские купцы увозили с востока на запад невольников, меха, воск, а обратно везли баварскую соль, угорских и чешских коней, рейнские мечи, дорогие ткани, разные драгоценные изделия.