– Владимир! – говорит он с упреком. – Я ведь просил тебя…
Леля бросается к нему:
– Больше не будем! Сергей Иванович, не сердитесь… Мы немножко попели, – уж очень душа горит… А больше не будем, золотой, не будем!
Разве можно сердиться, глядя в Лелины «очи синие»? Легкая, чуть заметная улыбка пробегает по губам Сергея Ивановича. Обычно губы эти крепко сжаты и лицо сурово, почти угрюмо. Сергей Иванович смотрит на Лелю и смягчается:
– Я только напоминаю: осторожность! Зачем зря рисковать? Пойте тише, под сурдинку…
В тот же вечер я случайно слышу в кабинете Сергея Ивановича обрывок его разговора с папой. Я не подслушиваю, нет! – меня прислали звать Сергея Ивановича и папу чай пить. Но они так поглощены разговором, что не заметили моего прихода. Ну, а я, конечно, так заинтересовалась их разговором, что застыла на месте как вкопанная.
– Тревожусь я о нем, Яков Ефимович! Очень серьезно он в революцию ушел… Какие-то рабочие к нему ходят, какие-то незнакомые люди… Боюсь, сломит Володька шею!
– Не сломит! – возражает папа. – Для настоящих людей, – а я Володю знаю, он на моих глазах вырос, и он именно настоящий человек! – для них это закалка на всю жизнь!
– Вы и меня знаете, Яков Ефимович… – продолжает Сергей Иванович с необычной для него откровенностью. – Я – человек, на всю жизнь раненный. Когда Маша умерла, жена моя, я еще молодой был. Мог жениться. Нет, не захотел, чтобы у детей мачеха была! Живу бирюком, нигде не бываю, даже к вам не каждый месяц заглядываю. Дети для меня – все!.. Вам, Яков Ефимович, легко говорить: Сашурка-то у вас еще ребенок. А вот подрастет она да потянется к революции, – что вы тогда будете делать?
– А, наверно, то и буду делать, что вы теперь делаете, что все другие отцы: горевать, тревожиться, ночей не спать… может быть, даже кровавыми слезами плакать… И все-таки, думаю, будет мне радостно: хорошая, значит, выросла… Ты здесь зачем? – вдруг грозно обрушивается папа, только теперь заметив меня. – Вот, Сергей Иванович, невозможный ребенок! Брысь отсюда!
Я ухожу, очень обиженная. Удивительные люди – взрослые! Никакого понимания! Даже памяти – и той ни на копейку! То папа сам говорит мне: «Ты уже не маленькая!» То я, оказывается, ребенок, да еще и «невозможный»! А что, собственно, случилось, из-за чего столько шуму? Я пришла за ним, хотела сказать: «Чай пить!» Слышу, у них такой разговор… Ну как было утерпеть, чтобы не послушать хоть немножко? Оказывается, я им помешала!
В этих мыслях я прохожу мимо комнаты Володи. Дверь приоткрыта, – ну разве можно не шмыгнуть туда? Как и говорил только что Сергей Иванович, в комнате, кроме самого Володи, все – незнакомые люди.
Увидев меня, они, как по команде, замолкают. Смотрят на меня. Чувствую, что ввалилась непрошеная, некстати, и страшно смущаюсь. И тут я мешаю!
– Эт-т-то кто еще такая? – с наигранной свирепостью рычит на меня Володя.
Мне сразу становится легче. Володю я люблю почти так же, как Валентину. Он – добрый, хороший. А главное, что я ценю в Володе, – то, что ценят у взрослых все дети: ему со мной интересно! Он всегда расспрашивает, что я читаю, какие у меня подруги, что делается у нас в институте…
– Предъявите паспорт! – сурово-официально предлагает Володя. – Что такое? У вас нет паспорта? Вы несовершеннолетняя? Кто же вас знает? Кто может за вас поручиться?
– Я! – раздается веселый голос из темного угла за шкафом. – Я за нее ручаюсь!
Это говорит Вацек! Веселый, никогда не унывающий рыжий Вацек! Мне становится легко: он напоминает мне Павла Григорьевича, Анну Борисовну, Юльку…
– Ты ручаешься за нее, Стась? – спрашивает Володя, и непонятно, почему он называет Вацека Стасем. – Разве ты ее знаешь?
– Мы с ней старые друзья! – заявляет Вацек. – Пусти ее, Борис!
Еще того не легче! Мало того, что Вацек вдруг оказался «Стасем», так еще и Володя почему-то «Борис»!
– В таком случае, я за нее тоже ручаюсь. Два поручителя – это солидно. Садись, Сашурка! – И Володя пододвигается на диване, чтобы дать мне сесть рядом с ним.
Я, конечно, пристраиваюсь около Володи – становлюсь маленькой, незаметной. Все забывают обо мне и продолжают прерванный разговор.
– Последний вопрос, – говорит Володя, – о студенческом бале.
Оказывается, на следующей неделе после Пасхи в городе будет устроен благотворительный бал в пользу нуждающихся студентов. Полиция согласна дать разрешение на устройство такого благотворительного бала под ответственность трех человек, известных и уважаемых в городе. По просьбе студентов три уважаемых человека согласились взять на себя ответственность «за порядок и законность» на студенческом балу. Эти трое уважаемых: инженер Сергей Иванович Свиридов, доктор Иван Константинович Рогов и доктор Яков Ефимович Яновский.
Меня этот бал не очень интересует, хотя папа там и уважаемый: на балы меня не берут. Впрочем, Володины гости тоже мало интересуются самим балом. Им интересно, как говорит один из них, «чего можно от этого ждать?». Невольно я вдруг вспоминаю: когда в прошлом году умер царь и все волновались, позовет новый царь себе на помощь людей из народа или не позовет, Вацек тогда сказал мне: «Рабочий человек ждет добра не от этого!» А вот сейчас рабочие люди – их тут, вместе с Вацеком, трое – спрашивают, чего можно ждать от благотворительного студенческого бала.
Володя отвечает на этот вопрос:
– Трудно, конечно, предугадать, какой будет выручен сбор. Но, вероятно, получится приличная сумма. И это может оказаться очень кстати…
Для чего, для кого кстати?
Дальше говорят о совершенно не интересных для меня делах. Я перестаю вслушиваться и от нечего делать разглядываю Володю, словно в первый раз его вижу. Что есть в нем такого, что отличает его от окружающих? Володя – как молодое дерево, которое изо всех сил тянется вверх, к солнцу, к буйным ветрам, к светлым дождям. Задумчивые глаза Володи смотрят поверх окружающих не только оттого, что он очень высок ростом: нет, он словно всегда вглядывается во что-то очень хорошее, радостное, чего не видят другие люди.
Приходит Леля, зовет всех чай пить.
Гости отказываются – они собираются уходить.
– Стась! – напоминает Вацеку Володя. – Знаешь порядок? Не все сразу и с разного хода.
Когда уходит последний гость, я, конечно, начинаю задавать вопросы:
– Володя, почему ты зовешь Вацека Стасем, а он тебя – Борисом?
Володя беспомощно переглядывается с Лелей.
– Ну, как тебе объяснить? – разводит он руками. – Не поймешь ты…
– От тебя, Володя, – говорю я с обидой, – от тебя… такое!.. Ну, скажи еще, что я – невозможный ребенок! И что я задаю дурацкие вопросы! И чтобы я вообще убиралась вон!
– Рассвирепела муха, как тигр! – смеется Володя. – Ну, вот вообрази: полиция вдруг станет искать меня или Вацека…