Бывает, что Степа, начав что-нибудь рассказывать, вдруг спохватывается и обращается к Шниру: «Азорка, а?»
Иногда Шнир отвечает: «Да». Тогда Степа продолжает свой рассказ. Однако бывает и так, что Шнир спокойно и твердо режет: «Нет!»
Тогда Степа умолкает на полуслове.
Степа, видно, сам побаивается своей мальчишеской болтливости, боится сказать лишнее. Шнир, как старший, решает, можно сказать то или другое при мне или нельзя.
Учатся оба с поразительным упорством. Шрифт, как французский, так и очень трудный готический, немецкий, одолели очень быстро. Поначалу они просили меня, чтобы я не «мучила» их, не добивалась правильного произношения.
– Нам ведь не на балы ходить, – доказывал Степа, – нам иностранный шрифт набирать надо. Вот вы говорите: «боку», это значит: «много» или «очень». А мы будем набирать не так, как это выговаривается, а так, как пишется: не «боку́», а «беа́юкою́п».
– Или еще: вы говорите: «прэнта́н» (весна) и «рандеву» (свидание). А мы будем набирать так, как эти слова пишутся: «принтэ́мпс» и «ре́ндец-во́ус», – добавляет Шнир.
Мне нелегко было убедить их, что по такому методу изучить иностранный язык нельзя. Но потом они все-таки сдались. Как объяснил Шнир: подумали, подумали – и поняли, что я права.
Теперь они усиленно стараются овладеть не только тем, как слова набираются, но и тем, что они означают.
– Правда ваша: если мы не будем понимать, так мы будем набирать, как болваны. Опять плохо! – И Степа добавляет мечтательно: – Я вам скажу по секрету. Есть дветри немецкие книжечки. Их мы все-таки хотим прочитать по-немецки! Хоть когда-нибудь, хоть через несколько лет!
– Какие книжечки? – спрашиваю я.
Степа вопросительно смотрит на Шнира:
– Азорка, а?
– Да. Только я сам скажу. – И Шнир говорит мне: – Вы хотите знать, какие книжки мы хотим прочитать по-немецки? Ну, как вам сказать? Про эти книжки вы, может, никогда и не слыхали!.. Я вам скажу, скажу! – спешит он загладить неловкость – ему кажется, что он меня обидел. – Я вам непременно расскажу про эти книжки, только не сегодня. В другой раз, когда мы с вами лучше познакомимся. Ладно?
Иногда речь заходит у нас о тех или других событиях, происходящих в нашем городе, или вообще в России, или даже «в заграничном мире». Степа и Шнир часто оценивают эти события не так, как пишут в газетах, даже не так, как иные люди, приходящие к нам в дом. Когда я спрашиваю об этом папу, то порой он думает так, как Степа и Шнир, а иногда и не так. Вот не так давно Соединенные Штаты Америки вели войну с Испанией из-за острова Кубы. Одни считали, что права Испания, другие – что правы Соединенные Штаты. Шнир и Степа говорили об этой войне сдержанно, словно даже неохотно. Когда я спросила, кому они желают победы, Степа усмехнулся и по своему обыкновению подмигнул Шниру:
– Азорка, а?
– Конечно! – отозвался Шнир. – Пусть она знает. Объясни ей, Степа, кому мы с тобой сочувствуем: Испании или Америке.
Степа посмотрел мне прямо в глаза и коротко бросил:
– Никому!
– Кому тут сочувствовать? – стал объяснять Шнир. – Испании, что ли?
– В газетах пишут: Испания раньше владела Кубой… – вспомнила я.
– Испания раньше заха́пала Кубу! – перебивает меня Шнир. – Испания силой завладела Кубой и с тех пор только и умела, что мучить этих несчастных кубинцев: жечь, резать, грабить их… Разобьют Испанию – так ей и надо! Но, если победят американцы, тоже радоваться нечему: они эту Кубу обдерут как липку! Из-за того и воюют, чтобы захватить богатства Кубы.
– Так кому же сочувствовать? – недоумеваю я.
– А кому вы будете сочувствовать, если при вас два вора подерутся из-за награбленного добра? Никому, да?.. Правильно! Вор у вора дубинку украл. Нехай они этой дубинкой друг другу башку продолбают!
Иногда во время нашего урока в комнату входит папа. Часто он как раз в это время возвращается домой после бессонной ночи, проведенной у больного.
– Здравствуйте, шестая держава! – здоровается папа со Степой и Шниром («шестой державой» называют печать). Здороваясь с папой, мои «учни» вежливо встают.
– Ну, что будет сегодня в газетах? – интересуется папа.
В этот ранний час почтальоны еще не успели разнести местную газету, а столичные газеты прибывают еще позднее – в середине дня. Но мои ученики знают все новости: они набирали номер минувшей ночью. И они с готовностью сообщают папе содержание всех телеграмм.
А сегодня, сегодня – в знаменательный день, последний день учебного года! – Степа и Шнир пришли на урок почему-то взволнованные и сразу спросили, дома ли папа.
– Дома, дома! – раздается голос папы, и он входит в мою комнату. – Ну что? Опять кто-нибудь из вас руку повредил?
– Что руку! Что повредил! Совсем другое, господин доктор!
– Вижу, вижу – шестая держава принесла новости! – И папа с интересом смотрит на наборщиков.
– Да еще какие новости! – сияет Степа. – Закачаться!..
А Шнир объявляет торжественным голосом:
– Вчера крейсер «Сфакс» отплыл к Чертову острову!.. – И, не выдержав торжественного тона, Шнир расплывается в счастливой улыбке. – За Дрейфусом, господин доктор!
– Значит, значит… – Голос папы внезапно словно хрипнет. – Дело Дрейфуса постановили пересмотреть?
– Да! – отвечают в один голос Степа и Шнир. – Да, дело будет пересмотрено!
– А пока, – добавляет Шнир, – за Дрейфусом отправлен крейсер «Сфакс»!
Папа часто-часто моргает – это бывает у него, когда он волнуется. Потом крепко жмет руки Шниру и Степе:
– Вот она, правда!
– Правда! – ликует Степа. – Правда – это ого-го!
– Одним словом, – заключает Шнир, – правда – это правда! Ни больше ни меньше.
После ухода наборщиков я обнаруживаю, что они забыли у меня на столе свой учебник немецкого языка, – наверное, от радости, что «Сфакс» плывет за Дрейфусом!
Для длинного разговора с папой уже нет времени – мне надо отправляться в институт. Но все-таки я хочу хоть кратенько спросить:
– Папа, что вы тут говорили про Дрейфуса?
– А ты разве не знаешь из газет?
– Знаю, только не всё. Газеты всё гадают, будет пересмотр его дела или нет. Они пишут: Дрейфус невинно осужден. Это я знаю. Я только уже не помню, как все это началось. – Почти пять лет назад, – уточняет папа.
– Вот, вот! Я тогда была маленькая, в первом классе. Ты мне расскажешь, папа?
– Ну как я тебе расскажу? Я уже и сам не все помню… Ох, был бы Александр Степанович Ветлугин! Он бы нам все выложил – до последней горошинки. Да где он, Александр Степанович!