– А куда он пропал?
– Вспомнила! Он еще прошлой весной в Париж уехал. С богатыми купцами Сметаниными. На целый год. Он там с их детьми заниматься будет, да и взрослым пригодится как переводчик, – они не знают французского языка. За него-то я рад – он ведь здесь бедствовал: из гимназии, где он преподавал, его уволили… Очень мне его недостает! Удивительно разносторонне знающий человек!
За дверью слышно покашливание: «Г-хм…» В комнату снова входят Шнир и Степа Разин.
– Извиняемся. Мы тут у вас книжечку свою забыли.
– Когда мы сейчас входили, – добавляет Степа, – вы тут говорили про господина Ветлугина, да? Так вот – он уже приехал из-за границы.
– Александр Степанович приехал? – радуется папа. – Словно угадал, что нужен он нам! А вы его знаете?
– Еще как знаем! – весело докладывает Степа, но тут же почему-то спохватывается. – Азорка, а?
– Нет! – твердо обрубает разговор Шнир. – До свидания!
Они уходят.
– Да-а-а… – задумчиво тянет папа. – Вот за это самое, за то, что водит он знакомство с рабочими, ходят они к нему, книжки он им, наверное, дает, – вот за это и уволили Александра Степановича из гимназии. Только смотри! – вдруг спохватывается папа. – Об этом никому: ни подружкам, ни игрушкам!..
Туповатый все-таки народ – взрослые! Ну когда такое было, чтобы я что-нибудь секретное выболтала? Не бывало такого никогда. И пора бы уже папе соображать! «Ни подружкам, ни игрушкам». В куклы, что ли, я играю?
Мама входит очень недовольная:
– Яков! Девочка опоздает в институт. Прекрати заседание!.. А об Александре Степановиче забыла тебе сказать. Прости, пожалуйста! Я его вчера на улице встретила. Вернулся из-за границы – ну такой же, каким уехал! Даже шляпы новой в Париже не купил. Только на глазах у него теперь вместо абажурчика темные очки.
– А когда он к нам придет, не говорил он тебе?
– Сегодня придет, сказал. Кланялся тебе, о Сашеньке спрашивал… Да пойдешь ты наконец в институт? – сердится мама. – Пять минут десятого!.. Вы тут о Дрейфусе разговаривали, а уж у нее, наверное, муравейник так и работает!
«Муравейник» – так мама называет мою голову. Что ни попади в этот муравейник извне – жучок, листок, щепочка, сосновая шишка, пучок хвойных игл, – со всех сторон сбегаются муравьи, осматривают новинку-находку, шевелят ее, переворачивают, тащат куда-то. Так и моя голова! Прочитаю ли о чем-нибудь, услышу ли – и пошла работа! О Дрейфусе я помню: из-за этого дела тогда волновался весь наш дом, все знакомые. И меня тоже это зацепило в то время: как же так – невинного человека словно зарыли заживо в могилу на далеком, почти необитаемом острове! Но мне было всего десять лет, очень многого я во всем этом просто не понимала. Кто сделал это черное дело, для чего сделал? Потом, когда мне уже минуло двенадцать, дело это снова всплыло. Однако и тут в моей голове еще не все дозрело для полного понимания, почему мир волнуется из-за этого французского офицера.
Вот сейчас я, видно, «доросла». С той минуты, как я услыхала разговор папы со Шниром и Степой, словно лопату воткнули в мой «муравейник»! Спускаюсь по лестнице, выхожу из подъезда на улицу – в голове мысли бегут, сталкиваясь, наступая друг другу на ноги… И я уже понимаю – так бывало со мной не раз, – я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, не осмыслю всего того, что мне сейчас еще неясно.
На улице неожиданный сюрприз! У подъезда – дедушка. – Дедушка, ты?
– Нет! – отвечает дедушка. – Это не я, другой кавалер!
– Ты ждешь меня, дедушка?
– Нет, не тебя! Голландскую королеву Вильгельмину!.. Ну что ты глупости спрашиваешь? Конечно, я жду тебя. У тебя сегодня последний день ученья? Ну, я провожу тебя в институт – парадно! Ты что, не рада?
Сказать по правде, по самой настоящей правде, – нет, я не рада своему торжественному спутнику и провожатому. Я очень люблю своего дедушку – он замечательный: и добрый, и веселый. Но ходить с ним по улицам – это мучение. Дедушка не может – ну вот просто не может, и всё! – пройти мимо чего-либо и кого-либо как сторонний человек: он вмешивается во все, что видит. Кто-то с кем-то ругается – ну какое до этого дело дедушке? Нет, он обязательно будет разбирать, кто прав, кто виноват, да еще сделает участникам перебранки строгое замечание: «Ругаться на улице неприлично! Человек должен быть человеком, а не свиньей!» Это, кстати сказать, любимое дедушкино изречение.
Если где дерутся, держите дедушку! Он тоже лезет в драку. Когда ему говорят:
– Зачем вы заступаетесь за незнакомого человека? Может быть, его бьют за дело.
– Втроем – на одного? – удивляется дедушка. – Это не может быть «за дело»! Люди должны быть людьми, а не свиньями!
Конечно, дедушка справедливый человек. И смелый. И очень сильный физически, даже теперь, когда он уже старый. Но ходить с ним по улице – мука! Он вмешивается во все скандалы!
Он воспитывает всех жителей города! Он учит всех вести себя пристойно… Несчастье, а не дедушка!
– Дедушка, – спрашиваю я, – а если бы генерал-губернатор ругался и дрался на улице, ты бы и ему сказал, что человек должен быть человеком?
– А как же иначе? – искренне удивляется дедушка. – Если он генерал-губернатор, так ему можно быть свиньей?
Случается даже так, что дедушка обрушивается на какую-нибудь уличную торговку и долго отчитывает ее за то, что она сморкается первобытным способом: при помощи пальцев.
– Старый вы скандалист, папаша! – укоряет дедушку мама. – Ну не все ли вам равно, как сморкается уличная торговка?
– Нет, – упрямо твердит дедушка, – мне это не все равно. Человек должен быть человеком. А она этими засопленными пальцами трогает потом свой товар – ириски, яблоки, вареные бобы…
– И вы должны ее судить, да?
– Я должен ее учить, – поправляет дедушка.
– Да ведь она темная, необразованная!
– Я сам необразованный. Даже грамоте выучился по уличным вывескам. Если бы меня, маленького, учили, – господи, я бы знал все на свете! Людей надо учить – ну и я тоже учу их чему могу.
– Брось, папаша! Нашел дело – учить людей сморкаться! – вмешивается папа. – Ступай уж лучше прямо в миссионеры!
– В миссионеры? – переспрашивает дедушка с величайшим презрением. – Это которые едут в Африку и учат негров всяким глупостям? Нет, не желаю!
– Почему?
– Потому что негры могут мне сказать: «Господин Яновский, не мешайтесь в чужие дела! Ступайте к черту!» А что я им на это отвечу? Они же будут правы.
Тут в спор вступает дядя Николай:
– Зачем папаше быть миссионером? – говорит он, хитро прищурившись. – Сам Бог велел папаше быть тореадором. Он очень талантливо обращается с рогатой скотиной…
И все хохочут. Даже сам дедушка сконфуженно улыбается.