Ют ждала, когда воссоединится с Зедом, как предрекал ей жрец и учитель ее. Говорил, чтобы не опасалась, чтобы ничего не боялась. Говорил и плакал, бедный старик. Она послушно ждала и, опоенная травами, приготовленными жрецами своими, уже видела, что Зед стоит радостный на пороге туманного дворца и радостно ей улыбается.
В то время когда злобные жены Ненастья яростно избивали ее, она уже чувствовала сильные руки Зеда на своих плечах и его сухие теплые губы. Она улыбалась нежно, прикрыв глаза, и шептала ему, как тосковала, как бегала к озеру носить богине Гульде аккуратно скрученную пряжу, как просила соединить ее с Зедом… и еще… еще ты слушаешь, Зед? – еще носила липовые веточки и льняные букеты. И Гульде милосердная услышала Ют, исполнила ее просьбу.
Свою смерть Ют пропустила. В это время она уже сидела за спиной мужа своего Зеда верхом на его коне, что мчал их куда-то далеко, где они всегда будут вместе. От счастья Ют плакала. Зед смеялся. Он остался таким же. Она осталась такой же. Потому что, если влюбленные расстаются, надо оставаться таким, каким тебя любили. И тогда встреча в любом из миров – неминуема.
Тело Ют было замуровано в каменное ложе отдельно, неподалеку от погребения Ненастья. Никто не вспомнил о врученном ей, невиданном доселе украшении, с приказом носить, не снимая под страхом удушения, о перстне на безымянном ее пальце крепко сжатой в кулачок левой руки.
Римская императрица Либитина, узнав о гибели вождя, тщательно готовила набеги на пожарище, оставленное народом разрушенной империи Ненастья. Перерывали ее люди вокруг землю неутомимо в поисках захоронений. Искали захоронение вождя и его жены. Напрасно. Один только верный Клаудиус знал, что искала Либитина – невзрачный черный, отливающий фиолетовым, мутный, будто обгоревший, нездешний, с неба ночного однажды упавший камень в кольце. Напрасно.
Вскоре, что бы ни строили жители Аргидавы – то ли терем, то ли деревянную крепость, то ли возводили каменные чертоги, – в том самом месте появлялся тонкий мокрый след и сочилась влага: плакала Ют…
– Я тебе даже гадать не хотела, – говорила она кузнецу Мэхилю, зашедшему по-соседски к ней в хату. – Таким, как ты, цыганки не гадают. Но ты, старый сирота, не побрезговал нашей семьей, выучился у мужа моего нашему цыганскому ремеслу, и когда мой Гайда помер, и его похоронили на новом цвинтаре, и его душа должна была ждать четыре луны, пока умрет еще кто-то, чьи родственники согласятся похоронить его рядом с цыганом, вот тогда все четыре луны ты ходил к моему мужу как к своему брату каждый день. Ты приходил к нему и рассказывал свои нехитрые новости и молился за него своему богу. Ты спас душу моего мужа и своего названого брата. И я никогда не держала на тебя зла. Не думай.
Старая цыганка Пацыка, замотанная в коричневый теплый платок даже в самую жару, шаркая ногами в больших старых, обитых мехом, в широких трещинах и латках дерматиновых тапочках, прошла в угол комнаты, одернула грязную занавеску. Там стояла старинная резная горка. Правда, вместо посуды в ней лежали ветхие книги. Одну из них, называя ее «Зодия», Пацыка пользовала в гадательных ритуалах, предсказывая будущее по звездам. Кроме книг в горке стоял небольшой сундучок.
– Это смертное мое, – ткнула она в сундук пальцем, – платочек белый наденете мне, а орден и медали за войну так положите мне с собой. Не надо на подушках нести. Варерик своровать может и продать. Мне лучше положите. Чтобы Боженька знал, что я не просто так жизнь прожила, в грехе родила, с Гайдой не венчанная, гадала, привороты шептала. Завидовала. А чтобы Боженька знал, что я раненых выносила. Что лечила в санитарном поезде тех, кого уже никто не брался лечить. И запрещал главврач, а что было делать – даже бинтов не хватало, стирали холодной водой бинты… И сколько я хлопцев на ноги подняла! Сколько детей от них народилось потом! Понял меня, Мэхиль, брат моего мужа Гайды?
– Понял, Пацыка. Девочка где? Мать ее ко мне приезжала.
– Там, – Пацыка мотанула головой за горку. – Сонное дала ей выпить.
Цыганка оперлась о боковую стенку горки, та, тяжело скрипя по неровному полу, сдвинулась. Пацыка нащупала почти незаметный крюк и приоткрыла сливающуюся со стеной дверь.
Машка крепко спала на старом горбатом диване с маленьким овальным зеркалом на спинке и большими валиками по бокам. Она спала и видела во сне живую Лушку, Игната и Аргидаву. Пацыка подошла к девочке, укрыла съехавшим одеялом, бережно сняла очки с ее лица и положила на широкую спинку дивана. Мэхиль согласно кивнул, пригнувшись, вышел из каморки, Пацыка прикрыла дверь, задвинула горку на место и задернула занавеску.
– Ненастье идет… – глядя в окно то ли на лежащую внизу крепость, то ли далеко за реку своими выцветшими глазами, пробормотала Пацыка.
– Ненастье… – тихо откликнулся Мэхиль.
К Турецкому мосту на большой скорости подъехала машина. Группа людей решительно пошла в их сторону. Но спустя несколько секунд следом со стороны города к ним на бешеной скорости подъехал еще один автомобиль. Кто-то, не выходя из машины, что-то коротко сказал, люди бегом в панике вернулись в свою машину, и вскоре оба автомобиля ринулись куда-то по чьему-то приказу вон от Турецкого моста.
Пацыка облегченно вздохнула и победно хмыкнула:
– Плох! Сдыхает! Эх, Катерина, Катерина…
Мэхиль удивленно поднял голову:
– Кто?
– Мент сдыхает.
Мэхиль подумал, что старуха совсем помутилась разумом. И не стал переспрашивать.
– Чай будем пить! Пойдем к тебе, к Чарне, к Гобнэте, – приказала Пацыка. – Они не вернутся. А девочка будет спать.
Рядом с домом Корнеева стояла неотложка. Из-за двери спальни слышался жалобный утробный стон. В прихожую вышла заплаканная Катерина.
– Язва открылась. Вызвали консультантов из области. Говорят, надо оперировать, иначе летательный исход.
– Летальный… – автоматически поправил по преподавательской привычке Игнат.
– Чего?
– Летальный исход.
Из спальни вышла группа людей в белых халатах, а с ними какой-то незнакомый человек в хорошо сидящем на нем костюме. Он вежливо, но тоном, не предполагающим возражений, попросил:
– Покиньте прихожую. Зайдите в кухню и прикройте за собой дверь, пожалуйста.
– Тогда мы лучше уйдем. – Ася развернулась на каблучках и пошла к входной двери.
– Девушка. Зайдите. В кухню, – раздельно, тихо, но с угрозой велел незнакомец. – На две. Минуты.
– Ася, идем на кухню. Ты что, не понимаешь, – шепнул Игнат, – его сейчас будут или выводить, или выносить.
– А как же Маша?! У кого мы узнаем, где Маша?
Катерина заголосила и побежала вслед за носилками.