– Бритта!
Миновав маленькую прихожую, двигаясь в сторону музыки, вошла в гостиную. И остановилась как вкопанная. Она словно пыталась охватить одним взглядом всю картину во всех многочисленных подробностях.
Там… была Бритта. Она лежала на полу, на спине, глаза широко открыты, на лице недоуменное выражение, и в первый момент Софи подумала, что сестра случайно упала и ей нужно помочь подняться. Софи хотела было шагнуть к Бритте, но заметила кровь и замерла на месте. Из комнаты как будто выкачали весь кислород. Все стало черно-белым, она видела все черно-белым. Ни воздуха, ни звуков, ни красок – только этот ужасный натюрморт. Светлые волосы Бритты, ее темное платье, белый ковер, осколки, опрокинутый стакан, белые цветы, слетевшая с ноги черная сандалетка, кровь, совершенно черная. Она сочилась из Бритты и растекалась вокруг.
Софи начала хватать ртом воздух, и вдруг разом обрушилась музыка, оглушительная и страшная. All you need is love, la-da-da-da-da. И снова появились краски – разом, – и Софи видела только его – глубокий, сияющий красный цвет.
И пока потрясенная Софи пыталась осознать увиденное, то, что предстало перед ней, краем глаза она вдруг заметила в углу комнаты какое-то движение. В панике она повернулась туда и поняла, что это всего лишь занавеска у двери на террасу, которую колыхнул сквознячок. И тут она увидела призрака. Он замер неподвижно, как зверь в засаде, как будто бы Софи могла его обнаружить, только если он пошевелится. Он стоял у открытой двери на террасу и смотрел на Софи. Потом он исчез.
8
Испуганно смотрю на Норберта, моего издателя, который давит пальцем на кнопку звонка.
– Не прошло и полгода, – говорит он и протискивается мимо меня в дверь, без всяких «привет» и других намеков на вежливость. Вместе с ним через порог в дом врывается первое дуновение зимы. Хочу что-то сказать, но никак не подберу подходящую фразу.
– Ты что, окончательно сбрендила? – орет Норберт.
Буковски набрасывается на него, пес любит моего издателя. Впрочем, не надо этому придавать слишком большого значения – Буковски вообще всех любит. Норберт явно расстроен, но все-таки слегка треплет собаку по загривку, а когда поворачивается ко мне, меж бровей снова залегает суровая складка. Честно сказать, я чертовски рада его видеть, но не таким взбешенным. Норберт, конечно, законченный холерик, но вообще он очень добродушный парень. Он просто все принимает близко к сердцу: политиков, которые с каждым годом становятся все тупей и тупей, издательское дело, которое с каждым годом неуклонно деградирует, авторов, которые с каждым годом становятся все более алчными. Всем известны вспышки гнева Норберта и его трагические тирады, которые в минуты особой ярости он нашпиговывает крепкими словечками с горячо любимого им юга Франции: «Putain!» («проститутки») и «Merde!» («срань»), А когда дела идут уж совсем плохо, приходится прибегать к их комбинациям.
– Что случилось? – спрашиваю я, как только обретаю дар речи. – Я думала, ты во Франции.
Он фыркает.
– Что случилось? Это я тебя хочу спросить, что происходит?
Честно говоря, я понятия не имею, отчего он так бесится. Мы уже столько лет работаем вместе. И потом, мы друзья. Что я такого сделала? Или, может, забыла что-то сделать? Увлекшись своим детективом, упустила что-то важное? Ничего не понимаю.
– Может, ты сначала войдешь, для порядка, – говорю ему я и иду на кухню.
Готовлю кофе, наливаю воды в стакан, ставлю перед ним. Норберт, уже без приглашения усевшийся за стол, встает, когда я оборачиваюсь к нему, он слишком расстроен, чтобы сидеть.
– Ну и? – спрашиваю я.
– Ну и? – передразнивает меня Норберт таким тоном, что испуганный Буковски несколько даже пятится от него. – Мой автор Линда Конраде, которой я как издатель вот уже больше десяти лет абсолютно доверяю и которая до сих пор с завидной регулярностью писала свои замечательные высокохудожественные произведения, решила вдруг сделать крутой поворот и осчастливить публику, критиков и, наконец, меня грешного: ей в голову пришла гениальная идея – написать кровавый триллер. Не поговорив, не посоветовавшись, просто так. И это еще не все, наша уважаемая госпожа Конраде заявила об этом в прессе! Даже не подумав хотя бы намекнуть об этом своему издателю. Потому что она, очевидно, считает, что я не столько руководитель, между прочим, немалого, достаточно прибыльного предприятия с немалым штатом сотрудников, руководитель, который целыми днями рвет задницу ради нее и ради ее книг, сколько нечто совсем другое – ее персональный бессловесный печатный станок. Putain bordel de merde! [2]
Лицо Норберта приобрело насыщенный красный оттенок. Он схватил стакан и отпил воды. Открыл рот, собираясь что-то добавить, но передумал, покачал головой и с остервенением осушил стакан до дна. Даже не знаю, что и сказать, мне и в голову не приходило, что могут возникнуть проблемы со стороны Норберта. А теперь вдруг понимаю: с его стороны могут возникнуть настоящие проблемы. Выходит книга, на нее, как обычно, реагирует пресса – это важнейшая часть моего плана. Не будет книги, не будет интервью. Черт, у меня нет ни времени, ни сил спорить с Норбертом или, на худой конец, искать другое издательство. У меня своих проблем хватает. Издатель-то найдется, только пальцем помани, я же знаменитая, и даже то, что я сменила жанр, думаю, вряд ли отпугнет моих поклонников. Ну, может, только нескольких, на их место другие появятся. Да это и не важно. Мне абсолютно все равно, сколько экземпляров продастся, главное, чтобы Ленцен клюнул. Но этого я не могу сказать Норберту. Что речь идет не просто о книге.
Не хочу ругаться. Тем более, с одним из немногих на этой земле друзей. Лихорадочно прикидываю, может, рассказать Норберту. Все. Я так часто обдумывала эту возможность. Было бы так хорошо иметь его в напарниках.
– Я повторяю вопрос, с которого начал, – говорит Норберт и ставит стакан на стол, тем самым нарушая ход моих мыслей. – Ты что, окончательно сбрендила?
Я думаю, как бы хотела иметь помощника, человека, на которого можно положиться. Думаю, что, случись беда, настоящая серьезная беда, лучше Норберта мне в моем положении никого не найти. Я должна ему все рассказать. Я не должна это делать одна. Мне страшно.
– Так в чем дело? – нетерпеливо спрашивает Норберт.
Решено. Расскажу ему все. Собираюсь с духом, набираю воздуха.
– Норберт…
– Не говори ничего, – шипит он и повелительно поднимает руку, чтобы призвать меня к молчанию. – Я кое-что забыл.
Он быстро выходит из кухни. Обескураженная, слышу, как он открывает дверь и уходит из дома. Через пару минут появляется с бутылкой вина в руке.
– Тебе, – говорит он и с угрюмым выражением на лице ставит бутылку на стол.
Норберт, когда приходит, обычно приносит бутылку вина со своей второй родины, юга Франции, самого лучшего розового, которое я люблю. Но обычно при этом он не смотрит на меня волком. Норберт замечает мою растерянность.