– Узнали? – говорит Ленцен.
Узнала. Это мой пистолет. Он не в озере. Он направлен на меня. Я видела в темноте, как Ленцен замахнулся, но он не выбросил пистолет. Незаметно бросил в траву, когда возвращался в дом, а потом незаметно подобрал. На всякий случай. Разумно. Предусмотрительно. Вряд ли он это планировал. Думаю, спонтанно решил, пусть будет. Пистолет, который я незаконно приобрела, с моими отпечатками пальцев.
– Это мой пистолет, – тихо говорю я.
Ленцен кивает.
– Самооборона, – говорит он. – Вы сумасшедшая. Преследовали меня, следили за мной. Вы мне угрожали. У меня это все записано на диктофон. А потом пришли ко мне домой с пистолетом. Я его у вас отобрал.
У меня в голове что-то щелкает.
– Вы же собирались уезжать сегодня ночью? – спрашиваю я.
Он отрицательно качает головой. Это была западня. Специально, чтобы заманить меня. Поскорей. В спешке. Именно сегодня. Ночью. Заманить, чтобы наконец избавиться от меня. Красиво. Элегантно. С помощью моего собственного пистолета.
Западня – это приспособление для ловли или убийства…
Западня, которую мне устроил Виктор Ленцен, выше всяких похвал.
Он поймал меня, выхода нет. Но рука, в которой он держит пистолет, дрожит.
– Не делайте этого, – говорю я.
Вспоминаю Анну.
– У меня нет другого выбора, – говорит Ленцен.
На лбу у него выступает пот.
– Мы оба знаем, что это не так, – говорю я.
Думаю о Норберте, о Буковски.
– Но звучит правдоподобно.
Верхняя губа у него дрожит.
– Прошу вас, не делайте этого.
– Не двигайтесь, Линда.
Думаю о маме и папе.
– Если вы это сделаете, станете настоящим убийцей.
Думаю о Юлиане.
– Заткнитесь!
Нет, я не умру, думаю я.
Поворачиваюсь, с ходу перемахиваю через перила и лечу.
Падаю и тут же вскакиваю. Получилось не как в кино: я не прокатилась по траве и не побежала, прихрамывая, прочь, я сильно ударилась и почувствовала такую боль в правой лодыжке, что на мгновение у меня потемнело в глазах, а потом я поковыляла на четвереньках, как раненый зверь, загнанный и почти ослепший от страха. В панике трясу головой, пытаясь стряхнуть с себя это безумие, потом оглядываюсь, ожидая увидеть у балконных перил наблюдающего за мной Ленцена, но там никого нет. Где же он?
Вот он. Слышу его шаги. Господи, далеко ли я так уползу, на четвереньках? Пытаюсь встать, но боль в правой ноге заставляет вернуться в исходное положение.
– Помогите, – кричу я, но ничего не слышу и понимаю, что я оказалась в своем кошмаре, в котором так часто бывала, залитая потом, хнычущая, когда кричишь, кричишь, а ничего не слышно. Снова пытаюсь встать, на этот раз получается, прыгаю на здоровой ноге, спотыкаюсь, инстинктивно, чтобы не упасть, опираюсь на больную ногу, взвываю от боли, падаю на колени, все – больше не могу, но надо, ползу, ничего не видно, страшно, кругом темно и тут – он. Он появляется передо мной неожиданно, я не заметила, как он подошел, не понимаю, откуда он взялся, наверное, шел сзади, от самого дома, шел сзади, а теперь оказался прямо передо мной, без предупреждения, просто возник из темноты и идет ко мне. Несмотря на боль, встаю. Вижу только темный силуэт с пистолетом в руке.
Он – тень, всего лишь тень. Лихорадочно озирается. Вдруг резко бросается ко мне, и я узнаю его.
Его взгляд как удар кулака, чувствую непреодолимую слабость, ноги подгибаются, и я падаю на траву. А он уже рядом. Склоняется надо мной. Это удивительное лицо. Эти разного цвета глаза в темноте. Юлиан.
– Господи, Линда. Вы ранены?
– Он здесь, – хриплю я. – Ленцен. Убийца моей сестры. У него пистолет.
– Лежите, – говорит он. – Спокойно.
И в этот момент из-за угла дома появляется Ленцен. Сразу замечает, что я не одна, останавливается. Силуэт в темноте.
– Полиция, – кричит Юлиан. – Бросьте оружие.
Он неподвижно стоит, он – всего лишь тень.
Потом быстрым движением поднимает руку к голове и стреляет.
Падает.
И больше уже не двигается.
Однажды вечером он вдруг оказался у ее двери, просто так.
Она впустила его, угостила вином, он спросил, как дела, она ответила – хорошо. Уже пришла в себя. Больше не хочется выть от тоски. Они сидели на диванчике, Йонас с одного края, Софи – с другого, между ними – щенок, увлеченный игрой. Они пили, смеялись, и были мгновенья, когда Софи забывала о Бритте и о призраке, убившем ее. Щенок наигрался и, утомленный, уснул. Софи встала. Чтобы перевернуть пластинку, которую они слушали. Когда снова заиграла музыка, искрящаяся, электронная, Софи вернулась на свое место и изучающе посмотрела на Йонаса. Он как раз допивал второй бокал.
– Почему мы ведем себя так? – спросила Софи.
– Как?
Взгляд разноцветных глаз Йонаса остановился на ней.
– Как сейчас! Мы же хотим быть рядом. Хотя ты еще женат, а я только что рассталась с женихом, эмоционально опустошена… – Она запнулась, провела рукой по волосам. – Почему мы так себя ведем? Почему ты не можешь мне позвонить, почему, чтобы поговорить, надо обязательно прийти? Почему по ночам я сижу на ступеньках твоего крыльца, почему по ночам ты стоишь у меня под дверью? Разве это так глупо – испытать в жизни что-то новое?
– Да нет, напротив, – ответил Йонас.
– Но если мы оба это понимаем… Почему мы тогда длим эту боль, эту тоску, причем искусственно длим?
Йонас улыбнулся, на мгновение у него появилась ямочка на подбородке.
– Потому что нам нужна эта боль и эта тоска. Так мы чувствуем, что еще живы.
Они молча смотрели друг другу в глаза.
– Мне, пожалуй, пора идти, – наконец сказал Йонас и встал.
– Да.
Софи тоже встала.
– Ну, что ж…
Их взгляды встретились, и после секундной нерешительности она взяла и просто подошла к нему. И вот она уже в его объятиях, и он гладит ее по волосам, осторожно, словно пугливого дикого зверька, которого хочет приручить. Все, что было потом, было прекрасно, страстно, темно и пурпурно.
Наутро Софи разбудили черные стрижи, которые с криками носились за окнами. Не открывая глаз, она провела рукой по кровати рядом с собой. Его не было.
Софи вздохнула. Полночи она лежала без сна, слушала его дыхание, думала, как быть дальше, потом уснула. Раз он так незаметно ускользнул, пока она спала, то его решение понятно: больше они никогда не увидятся.