— Это паническая атака, деточка! — открыв дверь, Шалкар стремительно вошел в изолированное от посторонних шумов крохотное пространство. — Сейчас я тебе помогу. Так… Лучше? — участливо осведомился он, бережно растирая похолодевшие пальцы Меруерт. Слабо улыбнувшись, она кивнула головой.
— Ничего страшного, это бывает, когда человек сильно нервничает. Ты переживаешь хронический стресс, потому что не можешь вспомнить себя и свою жизнь до… Ну, в общем, до недавних пор.
Опустившись перед девушкой на колени, Шалкар с сочувствием и надеждой заглянул ей в лицо.
— Ты обязательно вспомнишь себя прежнюю! Я верю в твою силу и желание жить! Но жить надо полноценно! А как можно полноценно жить, не ведая своих талантов и не раскрывая их? Как?
Прижав к груди окончательно заледеневшие руки Меруерт, он смотрел на нее тревожно и вопросительно.
— Я… я… — сквозь подступившие слезы прошептала она.
— Не насилуй себя, родная, а просто доверяй себе! Доверяй себе как мне. И мне как себе. И ты сможешь раскрыть свое предназначение, свой талант. И память обязательно вернется! Не так ли, милая моя?
— Да… — роняя на пальцы Шалкара, с нежной уверенностью держащие ее руки, крупные горячие слезы, прошептала Меруерт. — Я справлюсь. Сейчас…
— Не надо сейчас, родная, — Шалкар ласково погладил ее по плечу. — Пойдем домой. Ты устала. В следующий раз, может быть…
— Сейчас, — твердо произнесла Меруерт, заправляя за уши длинные непокорные пряди. — Мне лучше. Я не хочу больше ждать. И подводить свою семью. Я спою.
— Ты уверена? Спеть сейчас не очень важно. Важно сделать пение своей профессией. Давай лучше…
— Нет, дядя, сейчас. Пожалуйста. А то следующего раза может и не быть, — вытирая слезы, вымолвила девушка, глядя во вновь просто черные и глубокие глаза Шалкара.
Покачав головой, тот с сомнением посмотрел на ее опущенные плечи и заплаканное лицо.
— Ну, хорошо, — через силу, словно не в угоду собственному решению, но смиряясь с чужим выбором, проговорил Шалкар. — Сейчас так сейчас.
Махнув рукой внимательно наблюдавшему за ними звукорежиссеру, он вышел на простор звуковой свободы, оставив Меруерт наедине с ее музыкой и ее голосом.
Сколько она себя помнила, то есть буквально несколько дней, она пела с закрытыми глазами. Наверное, так ей было легче сосредоточиться на себе, настроиться на постоянно звучащую в ней звуковую волну и передать это звучание окружающему миру… Наверное, она слушала свою душу… Но тогда почему ей надо было обязательно нести музыку, живущую в ее душе или являющуюся ее душой, вовне, в непримиримо враждебный мир? Почему ей не давали возможности его забыть, стереть из памяти всю боль, когда-то подаренную ей этим миром? Может быть, потому что, забыв мир, она забудет себя… Как странно… Но странно ли, ведь только пребывая в ином к нам пространстве, мы способны осознавать реалии собственной души… А отстраниться от себя невозможно. Стало быть, забыть себя и свое место в мире, свою связь с ним, по-настоящему забыть — тоже не представляется возможным…
Эти мысли вспыхнули в сознании Меруерт и тотчас трансформировались, разлившись в ее сердце чувством невероятной радости и легкости. И, закрыв глаза, чтобы впитать в себя все отблики доставшегося ей внезапного счастья, она облегченно вздохнула и запела.
Радость, разлившаяся прозрачным весенним небом… Радость, свежим ветерком ласкающая ее развевающиеся черные волосы… Радость, наполняющая трезвой уверенностью каждый ее шаг… Радость, соразделенная в совместном бытие с кем-то очень близким…
Он шел рядом с ней, совсем близко, так близко, что она слышала звуки его дыхания и биение его сердца… Нет, физически он мог находиться от нее за тридевять земель… Но она все равно слышала биение его сердца… потому что оно было навсегда вплетено в дыхание ее собственной души, в ее голос, в ее пение… Он пел вместе с ней и никогда вместо нее… Он подсказывал ей, как петь, но всегда давал свободу самовыражения… Хотя без него она не могла себя представить…
Она откинула назад разметанные ветром волосы и повернула голову, чтобы взглянуть на него. Она любила часто смотреть на него и никак не могла наглядеться. Его лицо казалось ей самым прекрасным на свете… Но не лицо пленило ее с первого взгляда, а то, что проступало в каждой его черточке, в выражении глаз, в глубине взгляда… Его душа… Она любила ее больше, чем свою душу… а может быть, у них была душа одна на двоих?
Взглянув на него, она улыбнулась, вновь переполненная счастьем до краев… Свет его души всегда наполнял ее безудержным и безусловным счастьем… Причем за считанные секунды… Да что там, за одно мгновение… Не в силах вместить бесконечность безусловного счастья, она заплакала… Но его прекрасное лицо не размылось и не исказилось в призме ее слез… Иначе и быть не могло — ведь она видела перед собой его душу… Душу настоящего ангела.
Наконец она прекратила бороться с безостановочно пребывающим в ее сердце счастьем. Отпустив себя, она позволила случиться тому, чему суждено было быть. Она пела и любила, любила и пела… И в тот же миг она осознала, откуда снисходило на нее это восхитительное блаженство. Бездонное голубое небо разлилось в ее душе всепоглощающим прозрачным сиянием, и новое осознание засияло в нем солнечным восходом. Это ее душа всегда была бездонным небом! Это она являлась истоком и причиной переполняющего ее счастья… Ну и, конечно, он… Он никогда не покидал ее. Просто иногда она его не помнила. Хотя как такое может быть — забыть того, кого любишь больше жизни. Оказывается, может. Если ты забыл, что значит жить.
Но теперь она его вспомнила. Амадео. И это воспоминание стало ее проводником и силой.
Она парила в неизмеримых высотах своего существа, купаясь в переливах синего, голубого, фиолетового, сиреневого цветов… Несомая дивной силой, которой она безусловно доверяла, она восходила все ближе и ближе к истоку жаркого золотого сияния, скрытого в невидимых для нее пространствах. Чем выше она взлетала, тем больше наполнялась янтарным жаром, который не обжигал ее, но становился частью ее самой и притом — лучшей частью. Исполненная страстного желания войти в его таинственный и благодатный исток, она полностью отдалась управляющей ее полетом благодатной силе и… Невероятно густая, насыщенная человеческими эмоциями тишина опутала ее плотным ватным одеялом. Задыхаясь под его тяжестью и обливаясь внезапным холодным потом, Меруерт с трудом вздохнула и открыла глаза.
Невероятно крупные и прозрачные, будто поддельные бриллианты, слезы стояли в по-ночному черных глазах Шалкара и переливались искрами ледяных звезд, таящихся в непостижимых глубинах его взгляда. Не в силах преодолеть заманчивую желанность их драгоценного сияния, Меруерт потерянно молчала. Периферийным зрением она видела рукоплещущих ей людей в комнате, вполовину сознавала замерший на их разноликих лицах восторг вкупе с испугом. Но они не имели для нее сейчас никакого значения. Взгляд Шалкара — вот что было наделено смыслом первостепенной важности. Равно как и тот, чье лицо стояло у нее перед глазами во внутреннем взоре. Она осознавала, чувствовала, проживала его присутствие, но, увы, вновь мысленно произнести его имя или увидеть присущих ему черт так и не смогла…