Сидя на диванчике с чашкой какао, он вытащил блокнот с авторучкой. Он неторопливо попивал какао, иногда ненадолго задумывался, сделал несколько записей. Наконец он почувствовал, что готов к следующему визиту.
Путь от кафе был недалекий. По другую сторону улицы находилась громада базилики Нотр-Дам, великолепной церкви, позолоченной внутри. Тут венчали, крестили, наказывали, наставляли и хоронили как сильных мира сего, так и последних нищих.
Квебек никогда не испытывал недостатка в церквях, но все они были спутниками на орбите вокруг солнца – базилики Нотр-Дам.
Гамаш прошел через ворота, поднялся по ступенькам и остановился у доски, на которой перечислялись воскресные службы. Одна только что закончилась, а следующая ожидалась в шесть вечера. Открыв тяжелые двери, он вошел внутрь и ощутил тепло и запах свечей и благовоний, впитавшийся в эти стены за долгие годы церковных ритуалов. Услышал гулкие шаги по плиточному полу.
В церкви стоял полумрак, люстры и настенные светильники лишь слегка освещали огромное пространство. Но в дальнем конце за почти пустыми скамьями было светлее. Весь алтарь был словно погружен в золото. Он светился и манил, резвились ангелы, стояли строгие святые. В самом центре, словно кукольный домик избалованного ребенка, находилась маленькая копия собора Святого Петра в Риме.
Это пышное великолепие одновременно вызывало трепет и отвращение. Гамаш перекрестился – никак не мог отделаться от этой привычки – и несколько минут посидел без движения.
– Знаете, моя семья хотела, чтобы я стал священником, – произнес молодой голос.
– Вероятно, привыкли к праху и дыму, – сказал Гамаш.
– Именно. И они думают, что любой, кто сумел привыкнуть к моей бабушке, либо святой, либо умственно отсталый. И то и другое подходящий материал для жизни с иезуитами.
– Но ты сделал другой выбор.
– Я к этому никогда серьезно не относился, – сказал в ухо Гамашу агент Морен. – Я влюбился в Сюзанну, когда ей было шесть, а мне – семь. Решил, что таков умысел Господа.
– Вы так давно знаете друг друга?
– Кажется, всю жизнь. Мы познакомились в церковной школе.
Перед мысленным взором Гамаша возник Морен, и старший инспектор попытался представить его семилетним. Это было нетрудно. Он выглядел гораздо моложе своих двадцати пяти. Он ловко умел прикидываться недоразвитым. Не то чтобы он очень старался, просто ему это легко давалось. Он нередко держал рот слегка приоткрытым, а его широкие губы были влажны – ощущение такое, что вот-вот с них потянется ниточка слюны. Это могло настораживать, но могло и обезоруживать. Но никогда не выглядело отталкивающим.
Не сразу Гамаш и его команда поняли: то, что происходит с лицом Морена, никак не связано с его головой или сердцем.
– Я люблю сидеть в нашей деревенской церкви, когда все уже ушли. Иногда я хожу туда по вечерам.
– Разговариваешь со священником?
– С отцом Мишелем? Иногда. Но в основном просто сижу. Я теперь представляю себе нашу свадьбу в следующем июле. Я вижу убранство и воображаю всех моих друзей и родителей. Некоторых коллег. – Он помолчал. – Вы придете?
– Если пригласишь, обязательно приду.
– Правда?
– Непременно.
– Подождите, я скажу об этом Сюзанне. Когда я сижу в церкви, то вижу в первую очередь, как она идет ко мне по проходу. Это как чудо.
– «Теперь больше не будет одиночества».
– Что-что?
– Это благословение, которое мы с мадам Гамаш получили во время венчания. «Теперь вы не будете чувствовать дождя, потому что каждый из вас будет укрывать от него другого», – процитировал Гамаш.
Теперь вы не будете чувствовать холода,
Потому что будете согревать друг друга.
Теперь для вас больше не будет одиночества.
Теперь больше не будет одиночества.
Теперь больше не будет одиночества.
Гамаш помолчал.
– Тебе холодно?
– Нет.
Но Гамаш подумал, что молодой человек лжет. Декабрь только начался, было холодно и влажно, а Морен сидел неподвижно.
– Можем мы получить такое благословение во время венчания?
– Если захотите. Я пришлю тебе его, а вы уж там решайте.
– Отлично. А как оно кончается. Вы не помните?
Гамаш собрался с мыслями, вспоминая собственное венчание. Он вспомнил, как оглянулся и увидел всех друзей и огромное семейство Рейн-Мари. И Зору, свою бабушку, единственную оставшуюся из их семьи, но и ее одной было достаточно. Не было гостей со стороны жениха или со стороны невесты. Они все перемешались.
Потом заиграла другая музыка, появилась Рейн-Мари, и Арман понял, что всю предыдущую жизнь был один. Вот до этого мгновения.
Теперь больше не будет одиночества.
А в конце церемонии – последнее благословение.
– «Ступайте теперь в свой дом, – сказал он Морену. – Войдите в дни вашей общей жизни. И пусть ваши дни будут добрыми и долгими на этой земле».
Последовало молчание, но оно не затянулось. Гамаш уже собирался заговорить, но молчание нарушил Морен:
– И я чувствую то же самое. Что я не один. С тех пор как узнал Сюзанну. Вы меня понимаете?
– Понимаю.
– Единственное, что меня пугает в связи с нашей свадьбой: Сюзанну в церкви либо тошнит, либо она падает в обморок.
– Правда? Удивительно. И как по-твоему, почему это?
– Я думаю, из-за благовоний. Надеюсь. Либо это, либо она антихрист.
– Это может испортить венчание, – заметил Гамаш.
– Не говоря уже о браке. Я у нее спрашивал, она утверждает, что она никакой не антихрист.
– Ну, это уже что-то. Ты о брачном контракте не думал?
Поль Морен рассмеялся.
«Пусть ваши дни будут добрыми и долгими на этой земле», – повторил про себя Гамаш.
– Вы хотели поговорить со мной?
Глаза Гамаша широко открылись от неожиданности. На него сверху вниз смотрел человек средних лет в сутане.