– Bonjour, Жан Ги. Что случилось?
– Шеф, где вы были?
– На заседании. Что происходит?
– В Интернет запущен видеоролик. Мне про него сказал Питер Морроу, потом позвонила Лакост и несколько друзей. И звонки не прекращаются. Я этот ролик пока не видел.
– И что там? – Но он уже знал ответ и почувствовал, как пустота внедрилась в его желудок.
– Это из записей, сделанных во время рейда.
У всех тогда были миниатюрные камеры, вделанные в переговорные гарнитуры. Записывалось все происходящее. Следователи давно поняли, что словесный отчет недостаточен. Даже самые дисциплинированные полицейские забывали какие-то детали, в особенности в горячке операции, а если дела принимали плохой оборот, что случалось довольно часто, то полицейский мог забыть о дисциплине и начать лгать.
Камеры препятствовали этому, а то и делали ложь совсем невозможной.
Каждая камера показывала, что видел каждый полицейский, что он делал, фиксировала, что говорил. И как и любая запись, эта могла редактироваться.
– Шеф? – проговорил Бовуар.
– Да, понимаю.
Он знал, что чувствует Бовуар. Расстроенный, внезапно опустошенный, сбитый с толку тем, что кто-то мог сделать это, что кто-то захочет это смотреть. Это было жестоко, в особенности по отношению к семьям. К семьям его полицейских.
– Я позвоню.
– Я могу и сам, если хотите.
– Нет, спасибо. Я сам.
– Кто мог это сделать? – спросил Бовуар. – У кого вообще есть доступ к записям?
Гамаш опустил голову. Неужели это возможно?
Ему сказали, что там всего три стрелка. Но их оказалось больше, гораздо больше. Гамаш решил, что это ошибка. Ужасная, но не преднамеренная.
Он увеличил это число и исходил из того, что их встретят шестеро.
С запасом.
Он ошибся.
Он взял с собой шестерых агентов. Отобрал лучших. И взял инспектора Бовуара. Но не агента Иветт Николь. А она стояла, уже облаченная в бронежилет. Пистолет на поясе. Смотрела пронзительным взглядом. Она хотела вместе с ними на фабрику. В то место, которое она нашла, исследуя звуки. Слушала так внимательно, как никогда прежде за всю жизнь.
Слушала поезда. Их частоту. Их ритм. Грузовые. Пассажирские. Самолеты в небе. Гудки вдалеке. Фабрика.
И шепот. Призраки на заднем фоне.
Их трое, сказала она.
С неистовой помощью инспектора Бовуара они сужали и сужали поиск. Отсеивали. Отсекали. Они просматривали расписания поездов, рейсы авиакомпаний над фабрикой настолько старой, что там использовались гудки.
И наконец они вычислили, где находится агент Поль Морен.
Но была и другая цель. Дамба «Ла Гранд». Спасти молодого агента означало дать им понять, что их замысел относительно дамбы раскрыт. А если они поймут это, то могут тут же начать воплощать свой план по уничтожению дамбы, пока еще не прибыли бойцы антитеррористического подразделения.
Нет. Нужно было сделать выбор. Принять решение.
Гамаш представлял себе агента Николь в дверях. В готовности. И ее бешенство, когда он сказал о своем решении.
– Вы будете смотреть? – спросил Бовуар.
Гамаш подумал и ответил:
– Да. А ты?
– Может быть. – Он тоже задумался. – Да, буду.
Наступила пауза, оба думали о том, что это означает для них.
– Боже мой, – простонал Бовуар.
– Когда станешь смотреть, пусть рядом будет кто-нибудь, – посоветовал Гамаш.
– Я хочу…
– И я тоже, – сказал Гамаш.
Они оба хотели одного: если им нужно пережить это, то по крайней мере вместе.
Тяжело опустившись в кожаное кресло бара «Сен-Лоран», старший инспектор Гамаш позвонил Рейн-Мари.
– Пыталась до тебя дозвониться. – У нее был расстроенный голос.
– Я знаю. Извини, не мог ответить. Жан Ги только что мне рассказал. Ты как узнала?
– Даниэль позвонил из Парижа. Ему сказал коллега. Потом позвонила Анни. Это явно появилось в полдень – и пошло-поехало. Последние полчаса звонят журналисты. Арман, это ужасно.
Он услышал напряжение в ее голосе и почувствовал желание убить того, кто это сделал. Кто заставил всех переживать случившееся заново – Рейн-Мари, Анни, Даниэля и Энид Бовуар. Хуже того. Семьи тех, кто погиб.
Ему хотелось через телефонную линию дотянуться до Рейн-Мари, прижать ее к себе. Убаюкать, сказать, что все будет хорошо, что это всего лишь призрак прошлого. Что худшее позади.
Но так ли это?
– Когда ты вернешься?
– Завтра.
– Кто мог это сделать, Арман?
– Не знаю. Мне нужно посмотреть. Но ты не смотри. Дождись меня, посмотрим вместе.
– Я подожду, – сказала она.
Она умела ждать.
Тот день она помнила отрывками. Армана не было дома. Изабель Лакост позвонила и сказала, что шеф занят расследованием и даже не может поговорить с ней. И не сможет целый день.
Она не помнила дня, когда бы не слышала голоса мужа в течение двадцати четырех часов. Ни одного дня за последние тридцать лет. А на следующее утро ее коллега по Национальной библиотеке пришла на работу с серым от ужаса лицом.
Бюллетень по Радио-Канада. Перестрелка. Погибли канадские полицейские, включая и одного старшего офицера. Рейн-Мари помчалась в больницу, не слушая сообщений. Боялась слушать. Не было ничего важнее сейчас, чем добраться до больницы. Добраться. В отделении скорой помощи она увидела Анни. Та только что приехала.
«По радио сказали, что папа…»
«Я не хочу это слышать».
Они утешали друг друга. Утешали Энид Бовуар. Потом появились другие, которых она не знала. Сюрреалистическая пантомима: незнакомые люди утешали друг друга, втайне отчаянно и стыдливо молясь о том, чтобы плохие вести пришли не к ним.
Из распашных дверей отделения скорой помощи появился санитар, посмотрел на них, отвел взгляд. На халате у него были пятна крови. Анни сжала ее руку.
Среди мертвых.
Доктор отвел их в сторону, отделив от остальных. Рейн-Мари была как в бреду, она пыталась держать себя в руках, готовясь к худшему. А потом эти слова.
Он жив.
Остального она почти не слышала. Ранение груди. Ранение головы. Пневмоторакс. Кровотечение.
Он жив, а это главное. Но были и другие.
«Жан Ги? – спросила она. – Жан Ги Бовуар?»
Доктор медлил.
«Вы должны нам сообщить», – сказала Анни с гораздо большей настойчивостью, чем Рейн-Мари ждала от нее.