Но не угадал. На пороге стоял совершенно неизвестный ему долговязый вьюноша, лет тридцати максимум, одетый в модный узкий плащ и узкие же ботинки. В руках молодой человек держал бутылку точно такого же коньяка, что стоял сейчас у него на столе.
— Добрый вечер. — Юноша протянул бутыль вперед, как знак мира и дружбы, но Рудовский не сделал жеста навстречу.
— Вы кто? — вместо этого спросил он.
— Я — Саркелов, Алексей, — представился тот. И, не видя узнавания на лице Рудовского, почему-то покраснев, добавил: — Главный режиссер театра, где…
Ах да. Рудовский кивнул, мол, понял. Но не сделал ни малейшей попытки пригласить его в дом.
— Я хотел поговорить об Алисе… — еще больше засмущался Саркелов. — Мне кажется, нам есть о чем…
На лице Рудовского явственно отразилось сомнение — это был второй человек за день, который хотел поговорить с ним об Алисе, но после девицы с Петровки охоты беседовать у него явно поубавилось.
— Пожалуйста, — добавил вдруг этот кузнечик умоляюще. И Рудовский со вздохом посторонился.
Саркелов снял плащ и бросил его на входе, обнаружив под плащом странное сочетание из тренировочных мягких штанов, футболки и пиджака. Рудовский пожал плечами за его спиной: да и бог с ним! Пусть одевается как хочет. В дверях гостиной продюсер обогнал гостя и первый плюхнулся на диван перед бутылкой и неоконченным стаканом — к черту политесы.
— Если хотите выпить, стаканы — там, — махнул он рукой в сторону кухни. Режиссер послушно исчез в указанном направлении и вернулся со вторым стаканом и — смотрите-ка! — с тонко нарезанным лимоном. Рудовский усмехнулся: что ж, лимон так лимон. А Саркелов поставил свою бутылку рядом с коньяком Рудовского: очевидно, чтобы указать тому на схожесть вкусов. Продюсер хмыкнул — наплевать ему было на совпадения. Он плеснул себе и парню хорошую дозу, на пять пальцев. Поднял стакан:
— За Алису?
— За Алису. — Двигая острым кадыком, кузнечик с серьезным лицом выпил в несколько глотков содержимое. Рудовский забросил в рот тоненький едкий ломтик, подвинул блюдце с лимоном незваному гостю.
— Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Саркелов на секунду застыл, глядя ему в глаза, а потом вдруг закрыл лицо руками и зарыдал. От неожиданности Рудовский почувствовал, что трезвеет.
Что за…
— Вы ошиблись адресом, — сказал он, наливая себе следующий стакан. — Я не аналитик и не психиатр. Я тут, как видите, просто банально напиваюсь.
— Простите. — Молодой человек совершенно по-детски размазал, вытирая, слезы по лицу. В неярком свете бра над столом Рудовский заметил, что глаза у него красивые — с длинными, как у девушки, и мокрыми сейчас ресницами. А Саркелов повозил бокал туда-сюда по столу. — Понимаете, мне просто некуда было идти. Я вдруг понял, что никто не любил Алису. Все завидовали, интриговали за ее спиной. Для нее это была, конечно, «пена дней», она и внимания не обращала… Но теперь мне тяжело находиться рядом с этими людьми, разговаривать с ними.
Рудовский нахмурился. Все, о чем говорил этот незнакомый молодой человек, было так схоже с тем, что он чувствовал сам, что из глубины души начала подниматься какая-то смутная тревога. Ему стало не по себе, захотелось выпроводить парня из дома прямо сейчас, дав пинка под тощий зад и кинув ему вслед бутылку. Но он замер, будто заледенел тут, на кожаном диване, на котором она так любила листать от скуки разноцветный глянец.
— И я подумал, что уж теперь-то делить, правда? Есть один человек, который чувствует, как я. Которому так же больно и одиноко. Мы могли бы как-то пережить это вместе, верно?
Он поднял на Рудовского взгляд и увидел в глазах напротив пустоту. Наконец левый край губ Алисиного мужа пополз вверх, а второй так и застыл в скорбной гримасе. Это была страшноватая усмешка, схожая с той, что появляется на лицах у разбитых инсультом. А Рудовский и чувствовал себя жертвой внезапного удара судьбы. А ведь был уверен, после того как закрыл дверь за оперативницей с Петровки, что на сегодня уже получил свою дозу роковых новостей. Но вот поди ж ты, ошибся.
— Как много… — беззвучно сказал он, но потом громко прочистил горло и добавил уже почти нормальным тоном: — Как много нового я узнал сегодня про свою жену. За это надо выпить.
Он налил под опасливым взглядом кузнечика еще один стакан коньяка. И выпил — как воду. Уже ничем не закусывая, а тяжело уставившись на тощего режиссера. Тот поежился, пряча глаза, отхлебнул из стакана.
— Что она в тебе нашла? — склонил Рудовский голову на плечо, еще раз, но уже совсем иначе, оглядывая режиссера. Острые коленки, узкие плечики, кадык. — Тебе хоть есть — чем?
— Хватит! — покраснел Саркелов. — Перестаньте, это не смешно. Если хотите знать, думаю, она любила нас обоих. Как Черубина де Габриак…
— Я ничего не хотел знать, — перебил его Рудовский. — Это ты пришел ко мне со своим дешевым бухлом…
— Таким же, какое вы и сами потребляете… — вставил Саркелов.
— Имею право. Я у себя дома, — отрезал Рудовский. — Все для того, чтобы изложить мне свою дебильную теорию? О двойной любви?
Саркелов пожал плечами:
— Такое бывает. Вон, любила же Черубина Волошина и Гумилева одновременно, и…
На этой фразе Рудовский вдруг вспомнил и осклабился: ну конечно!
— Это у тебя, что ли, Черубин, баба влиятельная сидит в любовницах?
— Какое это имеет значение?!
— Так у тебя или нет? Чуть ли не министерша по культуре.
Саркелов выдвинул вперед подбородок, кивнул:
— И что?
— А то, что не стоило тебе приходить ко мне сегодня пить, мой дорогой. Потому что, как бы тебе этого ни хотелось, мы с тобой — не в одной лодке! — Он помотал пальцем перед носом у режиссера. — Помню я, что рассказывала Алиса про ваш замызганный театр и твои бездарные постановки — грим, обнажающаяся душа! Да мы тут вдвоем валялись от хохота вот на этом самом диване, обсуждая твои «блестящие» задумки…
Он увидел, как побледнел Саркелов.
— Что, уже не хочется пить со мной на брудершафт? — пьяно усмехнулся Рудовский. — Меня она любила, меня! Если вообще была способна любить. Она жену мою первую до самоубийства довела, только чтобы жить со мной вместе, вот как… — И он опрокинул в себя еще коньяка. — Знаем ли мы тех, с кем ложимся спать и просыпаемся по утрам, а? Я-то думал, что читаю свою девочку как открытую книгу. Такая юная, смешная, доверчивая. Дурочка, маленькая дурочка. Зачем было это делать? — Он повел рукой со стаканом. — Что я — и так не развелся б? И все бы ей простил, даже тебя б простил, петушка. Знаешь, почему она с тобой закрутила? Не только ведь из-за будущей карьеры, спасибо большое твоей пожилой любовнице. Нет, она все переживала, что у меня было много женщин, а у нее, мелкой, опыт небольшой. Говорю же, дурочка.
— Как удобно, — тихо сказал Саркелов, вставая. — Если девочка без связей хотела попасть в этот дом и быть женой влиятельного продюсера, то это исключительно по большой любви. Даже если она и изменяла, и убивала, то, получается, только чтобы быть ближе к предмету своих чувств.