– Здорово, стрелки! – громким низким голосом поприветствовал император полуроту.
Солдаты дружно ответили ему.
Медленным шагом, всматриваясь в лица солдат и офицеров, государь обошел фронт.
Когда полурота под звуки оркестра прошла церемониальным маршем, Александр Третий похвалил солдат:
– Спасибо, стрелки! Славно!
Никто тогда не мог и подумать, что это был последний привет царя, адресованный строевой части.
В Ливадии Александр Александрович сразу же занялся интенсивным лечением. Но было поздно. Уже через неделю у больного появились сильные отеки на ногах. Днем он подолгу спал, часто принимал соленые ванны, между процедур подвергался осмотру все новых и новых докторов. Вскоре во дворце собралось полдюжины врачей. В начале октября царь уже не всегда выходил к завтраку. Его все чаще одолевала сонливость, и он поручил чтение бумаг цесаревичу.
6 октября после обеда Николай Александрович с документами зашел в покои отца.
Александр Александрович лежал на кровати. Приступы головной боли не позволяли ему подняться.
– Добрый день, папа!
Император через силу улыбнулся и спросил:
– Ты считаешь этот день для меня добрым, Ники?
– Я…
Александр Александрович прервал сына:
– Ничего, Ники, оставь бумаги на столе и присядь в кресло поближе к постели.
Николай выполнил просьбу отца.
Император взял руку сына в свою крупную, но заметно ослабевшую ладонь.
– Послушай меня внимательно, Ники. Мне осталось жить недолго, от силы месяц.
– Но, папа!..
– Не перебивай и слушай! Да, сын, дни мои сочтены. Вскоре твоему отцу доведется предстать пред судом Божьим. Тебе же придется занять трон, стать императором. Но это не столько титул, сын, сколько огромная ответственность перед своими подданными, народом, державой. Я знаю, что даже сейчас, когда умирает твой отец, мысли твои больше о невесте, об Аликс. Нет, я не осуждаю тебя. Так и должно быть. Но сейчас я прошу не думать о принцессе и выслушать меня. Под твое правление перейдет государство сильное, великое, играющее ведущую роль на международной арене. Не все из задуманного я успел воплотить в жизнь. Надеюсь, это сделаешь ты. Меня упрекают в консерватизме, в том, что я отвергаю либеральные ценности, провожу слишком жесткую политику антиреформ. Пусть обвиняют и проявляют недовольство. Это не важно. Главное в том, что сейчас мы имеем передовую сильную державу. Я всегда был уверен в том, что только сильный, твердый волей и верой монарх способен успешно управлять государством. Конечно, и я допускал ошибки, а позже пожинал их плоды. Стоило мне хоть раз пойти на поводу у кого-либо, как этим тут же пользовались внутренние и внешние враги государства. Ты, сын, не обольщайся, когда тебе будут улыбаться другие монархи. Хорошие личные взаимоотношения важны, но главное – интересы государства. Управлять державой, особенно такой, как Россия, надо твердо, даже жестко. Немилостиво карать взяточников, убирать с постов чиновников, которые видят в должности источник личной выгоды. Один такой субъект может принести больше вреда, чем целая вражеская армия. Карай за мздоимство немилосердно. Сейчас у нас правительство вполне работоспособное, менять кого-либо не советую, по крайней мере на начальном этапе. Рекомендую обращать внимание на людей из провинции. Россия богата талантами, им необходимо помогать и выводить на уровень управленцев высшего звена. Но окончательные решения придется принимать тебе самому. Я уже говорил, что на тебя ляжет огромная ответственность. Ты в какой-то мере будешь вынужден сдерживать эмоции по отношению к любимой жене, станешь императором не семьи, а великого государства. Посему больше времени следует уделять настоящей работе, а не всяческим приемам и мероприятиям по протоколу. – Император сделал паузу.
Наследник воспользовался этим и заявил:
– Папа, мне кажется, рано вы завели этот разговор. Я уверен, пройдет время, и вы поправитесь.
Александр Третий вздохнул:
– Увы, сын! Мне не подняться. Видимо, так угодно Господу. Я жалею лишь о том, что оставляю вас, моих дорогих и близких, жену, сыновей, дочерей, которых любил всю жизнь. Об остальном не печалюсь. Правил так, как мог.
– Вы устали, папа!
Император протер вспотевший лоб.
– Выслушай до конца, Ники. Вряд ли нам представится другая возможность поговорить наедине накануне твоего восшествия на престол.
– Папа!..
– Слушай! Берегись в будущем распространения революционной эпидемии. Руби всяческие проявления бунтарства под корень. Не допускай создания крупных революционно-террористических организаций. Ведь их руководители, которых я назвал бы главарями, только прикрываются интересами народа. Слова их о защите прав бедных, рабочих и крестьян лживы. Цель подобных мерзавцев – уничтожение монархии.
– Но зачем, папа? Ведь Россия всегда являлась монархией.
– Затем, чтобы самим прийти к власти. Народ для них лишь средство достижения поставленных целей. Громи эти организации нещадно. Допустишь слабину, и великая Россия может рухнуть, да так быстро, что ты не успеешь ничего предпринять. Посему ни в коем случае нельзя доводить положение в стране до критического. Конечно, ты вправе выбрать свой путь. Молю, не ошибись, не отделись от подданных в своей любви к Аликс и будущим детям. Всегда помни, что твоя главная сила только в народе и крепкой вере. Меня, признаюсь, иногда посещают тревожные мысли. Мне почему-то становится страшно за тебя. Возможно, это от болезни. Помни, сын, я всегда любил тебя. – Император указал на потолок, как бы в небо, и продолжил: – В мире ином я буду неустанно молиться за твое здоровье и благополучие.
– Папа!.. – воскликнул со слезами Николай Александрович.
– Не плачь, сын, – прервал его умирающий император. – Благодарю Бога за эту возможность поговорить с тобой. Хочу лишь спросить, ты все понял?
– Да, папа.
– Тогда ступай, оставь меня. Слабость валит.
– Я еще приду, папа.
– Не сегодня.
Не скрывая слез, Николай Александрович вышел из покоев отца и встретил Марию Федоровну.
Увидев заплаканного сына, мать вздрогнула, побледнела и шепотом спросила:
– Что там, Ники?
– Мы поговорили.
– Как он?
– Слаб, но в полной и ясной памяти.
Мария Федоровна с облегчением выдохнула.
Наследник престола прильнул к ней и спросил:
– Ведь папа не умрет, да?
– На все воля Господа, Ники! Больше мне сказать нечего.
Николай прошел в свой кабинет, присел на диван, посмотрел на большую фотографию невесты и проговорил: – Если бы ты знала, дорогая, как мне плохо, тоскливо без тебя. – Двадцатишестилетний цесаревич уткнулся в подушку и заплакал как дитя.