На лекциях по агентурной работе в прифронтовой полосе, помнится, майор Ягель говорил, что пьяный трёп — один из самых надёжных источников достоверной информации. Спиртное — та же «сыворотка правды», и такие вот совершенно опустившиеся люди часто вообще теряют способность лгать или иметь какие-либо задние мысли. Но цель сейчас вовсе не в том, чтобы спасать Лиду от какого-то заговора, и даже не очень-то интересно знать, кто там за спиной бабушки Марии точит зубы на её наследство. Цель состоит исключительно в том, чтобы заставить повториться то мгновение, когда десантный бот заполз плоским днищем на песчаный берег, но ещё не раздался первый залп. Если погибнуть вместе со всеми, не будет трёх с лишним лет, когда он только и делал, что старался забыть всё и гнал от себя навязчивые видения. Теперь Онисим чувствовал себя как перед атакой — пришибленный страх вперемежку с затаённым азартом. К смерти можно относиться спокойно, если видишь в ней больший смысл, чем в продолжении жизни. А если прямо сейчас подняться и пойти к этой треклятой Чаше, наплевав и на Лиду, и на неведомую могущественную старушку, без которой здесь ничего нельзя?
— …ты, главное, не спи, и всё будет путём. — Рано уже сидел с трудом и в любой момент мог завалиться в заросли глаз и ушей, которые всё видели и всё слышали. — Вот Мария, она, когда спит, видит лучше, чем так… А всё потому, что дух этот, который в Чаше, у неё — что твоя Золотая Рыбка на посылках. Но она бабка не жадная… Я как-то спросил, а чего, мол, вам не помолодеть или профессора своего покойного с Того Света не вытащить? А она и говорит, жизнь, дескать, нам здесь одна полагается, а ей больше положенного не надо. Во как! Ни себе, ни людям. Уважаю. Но сам бы я так не смог, попади мне в руки такая вот полезная вещица, как этот Тлаа, будь он неладен.
Жилища бабушки Марии отсюда видно не было, но, судя по недавнему крику петуха, до него было аршин двести — не больше. Но Лида почему-то не торопилась возвращаться, и через пару часов ожидания в сердце бывшего поручика созрела решимость двигаться дальше, не дожидаясь компании. Рано отключился, продолжая во сне бормотать что-то бессвязное, двугорбая вершина сверкала сдержанной белизной на фоне пронзительно-синего неба, и оттуда веяло какой-то нездешней прохладой. Казалось бы, так просто было встать и пойти, не оглядываясь и не думая о том, что осталось позади, тем более в прошлом не осталось ничего такого, о чём стоило бы жалеть.
— Не советую, дружище. — На сей раз говорил не Рано — упившийся доходяга лежал, свернувшись калачиком, на краю тропы и мирно посапывал.
На месте двугорбой вершины теперь стоял замок, над башнями которого поднималось фиолетовое зарево. Тропа упиралась в распахнутые ворота, и по ней неторопливо шёл брат Ипат, облачённый в лёгкую кольчугу, рукоять меча торчала из-за его левого плеча, а под мышкой он держал стальной шлем с прорезями для глаз. Образ славного рыцаря времён Второй Галльской войны смазывали штаны цвета хаки и армейские ботинки с высокой шнуровкой.
— У меня что — совсем крыша съехала? — деловито осведомился Онисим вместо приветствия. — Только не ёрничай, меня это и вправду беспокоит.
— Какая тебе разница. — Ипат положил шлем рядом с головой Рано и протянул Онисиму руку. — Ты же всё равно не поверишь тому, кто явился к тебе в бреду. Давай-ка присядем и поговорим, пока твоя подружка не прибежала тебя откачивать.
— Ты о ком? — Онисим сделал вид, что не понял.
— Не темни, брат Онисим, она тебе нравится, иначе ты бы давно поскакал к желанной цели. — Ипат присел на булыжник. — Ты лучше молчи и слушай, а то времени действительно мало. Не успел толком устроиться, уже делами завалили. А дела, сам понимаешь, бывают важные и неотложные, причём неотложные нужно делать раньше важных, а важные — не позже неотложных. Если кто-нибудь тебе пообещает, что в гробу отдохнёшь, — не верь.
— Я теперь вообще никому не верю, ему разве что. — Онисим указал на спящего Рано. — Да и то, пока он пьян в стельку.
— Это правильно. Так и надо. Я даже не прошу, чтобы ты верил мне. Только так — прими к сведению, что скажу. Объясню тебе, что такое Тлаа, откуда оно взялось и зачем ты здесь.
— Ну, зачем я здесь — это уж позволь мне самому решать.
— Тебе не позволишь — как же… — Ипат едва заметно усмехнулся. — Так вот: Тлаа — это зерно, эмбрион мироздания, зародыш вселенной, и чтобы оно проросло, в него надо привнести чью-то волю, слить его с чьей-то бессмертной душой, дать ему образ и подобие. Когда начнётся сотворение нового мира, Тлаа уйдёт в себя и покинет наш мир навсегда — и в этом единственное наше спасение.
— Чьё — наше?
— Если кто-то ради своих целей овладеет силами, заключёнными в Тлаа, получится не сотворение новой вселенной, а разрушение старой. Или кто-то изуродует наш мир до неузнаваемости, причём достанется всем — и Пеклу, и Кущам, а уж той реальности, где обитают временно живые, перепадёт круче всех. Понимаешь, Тлаа пробудился, и кто-то должен теперь увести его с собой куда подальше.
— А я здесь при чём? — Теперь Онисим старался не смотреть ни на собеседника, ни на замок — трава под ногами была своей, реальной, и это немного успокаивало. — И с чего ты взял, что мне не приспичит рушить города и строить дворцы?
— Это долго объяснять, брат Онисим, да и незачем. Ты, конечно, не бросишься спасать мир или родину, жертвуя собой, согласно Уставу Свецкорпуса и зову сердца…
— Издеваешься?
— Но у тебя есть цель, достичь которой тебе одному не по зубам, — как ни в чём не бывало продолжил Ипат. — Я могу помочь твоим парням вырваться из Пекла. Могу — но надо сделать так, чтобы я ещё и захотел. Они очень стараются, но уходить им просто некуда — из мёртвых не воскресают, а в Кущи им дорожка ещё долго будет заказана. У них есть только один выход — в тот мир, который ты им откроешь, который первое время будет тебе принадлежать и откуда не будет пути назад. Но ведь ты и хочешь именно этого. Разве нет?
— Я хотел только быть с ними — и всё.
— А вот сказок мне рассказывать не надо. Тогда ты бы просто утопился — ещё тогда, в Пантике. Нет, раньше — никто не мешал тебе подставиться под пули вместе со всеми там, в Сиаре.
— И что я теперь должен делать? — Онисим заметил, что замок начинает терять чёткость очертаний, а брат Ипат уже превратился в едва заметную тень, сквозь которую можно было разглядеть булыжник, на котором он сидит.
— Делай то, что считаешь правильным, — успел ответить бывший монах, беспокойный покойник, прежде чем исчезнуть. — Только без спешки и суеты.
На месте Ипата сидела Лида, успевшая переодеться в светло-серый комбинезон. Теперь она была чем-то похожа на школьницу, заблудившуюся в городском лесопарке. Она старательно делала вид, что ей уже порядком надоело ждать, пока Онисим очухается.
— Живой?
— Да.
— Идти можешь?
— Да.
— Ну тогда вставай и пошли. Мария не против.
Лида поднялась, достала из сумки две пузатые бутылки, поставила их рядом с Рано, что-то бормочущим во сне, и двинулась дальше по тропе. Онисим направился следом, стараясь не затоптать следы протекторов армейских ботинок, отпечатавшиеся в мелкой серой пыли.