– Пожалуйста, просто ответь.
– Это нечестно по отношению к ней.
– Нечестно? Она получает возможность, которой никогда не предоставлялась ни одному человеку, – увидеть будущее.
– Я хочу, чтобы у нее была нормальная жизнь, Дэвид.
– Где она?
– Что?
– В данный момент. Где моя дочь?
– В своей комнате, собирает вещи. Мы останемся только на вечеринку.
– Пожалуйста.
Отчаяние в собственном голосе удивило его.
– Как, по-твоему, я перенесу разлуку с дочерью…
– Да черта с два!
На мгновение прорвалась сдерживаемая ярость.
– Она едва тебя знает, если уж на то пошло.
– Элизабет…
– Я едва тебя знаю, если уж на то пошло. Давай не будем притворяться, что все это не было твоей навязчивой идеей. Твоей первой любовью. Не я. Не Алисса.
– Неправда.
– Твой проект поглотил тебя. Последние пять лет я наблюдала, как ты превращаешься в нечто глубоко неприятное. Ты уже не раз заходил слишком далеко, и я гадаю – сознаешь ли ты полностью, чем стал.
– Я сделал то, что должен был, чтобы приблизиться к нынешней ночи. Я не ищу извинений. Я с самого начала сказал, что ничто меня не остановит.
– Что ж, надеюсь, в конце концов игра будет стоить свеч.
– Пожалуйста, не поступай так. Эта ночь должна была стать самой великой в моей жизни. Нашей жизни. Я хочу, чтобы ты была на другой стороне, когда мы очнемся.
– Я не могу. Прости.
Пилчер сделал глубокий вдох, медленно выдохнул.
– Наверное, тебе было трудно, – сказал он.
– Ты и понятия не имеешь – как.
– Ты хотя бы останешься на вечеринку?
– Конечно.
Пилчер подался к ней и поцеловал ее в щеку. Не смог вспомнить, когда делал это в последний раз.
– Я должен поговорить с Алиссой, – сказал он.
– После вечеринки мы распрощаемся.
Она встала.
Серое платье от «Шанель».
Волнистые серебряные волосы.
Он наблюдал, как Элизабет грациозно идет к дубовым дверям.
Когда она исчезла, Пилчер подошел к своему столу.
Поднял трубку телефона.
Набрал номер.
Арнольд Поуп ответил на первом же гудке.
* * *
Если бы Хасслер смог оценить напиток, то это было бы лучшее шампанское, какое он пробовал в жизни, но нервы давали о себе знать.
Это место было нереальным.
Поговаривали, что на прокладку тоннеля, взрывные и земляные работы ушло тридцать два года. Ярлычок с ценой, должно быть, перевалил за пятьдесят миллиардов. В пещерном складе мог бы поместиться целый флот 747‑х [43] , но интуиция подсказывала Хасслеру, что настоящие деньги были вбуханы в то помещение, в котором он стоял сейчас.
Помещение размером с супермаркет.
Сотни агрегатов величиной с автомат для продажи напитков стояли здесь, насколько хватало глаз, шипя и гудя. Некоторые из них выпускали белый газ, испарения качались в десяти футах над полом. Хасслер как будто шел сквозь холодный голубой туман. Потолка не было видно. Холодный воздух был чистым, ионизированным.
– Вы бы хотели увидеть ее, Адам?
Этот голос заставил его вздрогнуть.
Хасслер повернулся и оказался лицом к лицу с Пилчером. Тот выглядел щеголем в похрустывающем смокинге, с узким высоким бокалом шампанского в руке.
– Да, – сказал Хасслер.
– Туда.
Пилчер повел его по длинному проходу к задней части помещения, а потом – по другому проходу между механизмов.
– Вот и пришли, – сказал он.
Тут была клавиатура, датчики, индикаторы и цифровая надпись: «Тереза Лиден Бёрк. Дата консервации: 19.12.13. Сиэтл, штат Вашингтон».
Внизу в передней части аппарата тянулась полоса толстого стекла в два дюйма шириной. Сквозь нее виднелся черный песок и светлое пятно – часть щеки Терезы.
Хасслер невольно прикоснулся к стеклу.
– Мы собираемся начать, – сказал Пилчер.
– Она спит? – спросил Хасслер.
– Ни один из наших анализов – а их было проведено множество – не показывает ни малейшего уровня чувствительности во время консервации. Активность мозга отсутствует. Самый долгий период, какой пребывали в консервации объекты нашего исследования, – девятнадцать месяцев. Все время, пока они находились в таком состоянии, никто не докладывал ни о какой чувствительности.
– Значит, вот на что это похоже, когда гаснет свет?
– Что-то вроде того. Вы улучили минутку, чтобы прочитать памятку в вашей комнате? Все ее получили.
– Нет, я только что прошел медицинское исследование и сразу явился сюда.
– Ну, тогда вас ожидает несколько сюрпризов.
– Из вашей команды все погружаются в консервацию нынче ночью?
– Была отобрана маленькая группа тех, кто останется еще на ближайшие двадцать лет. Они будут продолжать собирать провизию. Позаботятся о том, чтобы у нас имелась новейшая технология. Закончат кое-какие дела.
– Но вы погружаетесь.
– Конечно. – Пилчер засмеялся. – Моложе я не становлюсь. Я предпочел бы отложить оставшееся мне время для грядущего мира. А теперь нужно вернуться туда.
Хасслер последовал за ним в пещеру.
Люди Пилчера ждали там – все разряженные в пух и прах. Мужчины в смокингах, женщины в коротких черных платьях.
Он, улыбаясь, забрался на деревянный ящик и окинул взглядом толпу.
При свете гигантского шара, свисающего на тросе со скалы наверху, Хасслеру показалось, что глаза Пилчера затуманились от чувств.
– Сегодня вечером мы приближаемся к концу тридцатидвухлетнего пути созидания. Но, как и любой конец, это к тому же начало. Говоря «прощай» знакомому миру, мы предвкушаем будущий мир. Мир, который ждет нас через две тысячи лет. Я возбужден. Знаю, что и вы тоже. И, может быть, вы в придачу боитесь, но это нормально. Страх означает, что вы живы. Раздвигаете пределы. Нет приключения без страха, и, господи, все мы на краю самого поразительного приключения.
Он поднял очки на лоб.
– Мне бы хотелось предложить тост. За вас – за всех до единого, кто зашел со мной так далеко и собирается совершить этот последний прыжок веры. Я обещаю, что парашюты раскроются.
По толпе пробежал нервный смех.