Любопытно, что на Гудрун произвело впечатление то, что в юности Лерке был беден, перенес множество лишений. Образ джентльмена, человека, непременно окончившего школу и поступившего в университет, казался ей невыносимо скучным и пресным. На нее нахлынула волна сострадания к этому порождению трущоб. Ведь он поднялся с самого дна жизни. Ниже ничего не было.
Урсуле тоже нравился Лерке. У обеих сестер он вызывал уважение. Однако были моменты, когда он казался Урсуле низким, фальшивым, вульгарным.
Беркин и Джеральд, напротив, невзлюбили скульптора. Джеральд не замечал его — и в этом был оттенок презрения; Беркин злился.
— Что находят наши женщины в этом плохо воспитанном коротышке? — спросил его Джеральд.
— Бог знает! — отозвался Беркин. — Может, он взывает к ним о помощи и это им льстит. Так он держит их в своей власти.
Джеральд смотрел на него с удивлением.
— Взывает о помощи?
— А что? Сломленный человек, живет почти как преступник. А женщин тянет к таким — затягивает, как воздух в пылесос, — сказал Беркин.
— Забавно, что это их привлекает, — недоумевал Джеральд.
— Да от этого рехнуться можно. Жалкий и отвратительный, эдакий маленький и непотребный монстр тьмы — а вот для них в этом есть свое обаяние.
Джеральд стоял неподвижно, погруженный в свои мысли.
— Чего все-таки женщины хотят в результате? — спросил он.
Беркин пожал плечами.
— Бог их знает! Мне кажется — удовлетворения от преодоления отвращения. Похоже, они ползут по темному, мрачному туннелю и не успокоятся, пока не достигнут конца.
Джеральд посмотрел в окно — обзор застилал падающий снег. Сегодня все было сокрыто, прочно спрятано от глаз.
— А что в конце? — спросил он.
Беркин покачал головой.
— Я еще там не был — так что не знаю. Спроси Лерке, он уже почти там. Этот тип намного опередил нас.
— Хорошо, но опередил в чем? — воскликнул раздраженно Джеральд.
Беркин вздохнул и сердито нахмурил брови.
— Опередил в социальной ненависти. Он живет, как крыса в грязной реке, близко от того места, где она водопадом летит вниз, в бездонную пропасть. Здесь он опередил нас. Ему ненавистен идеал. Он ненавидит идеал всем сердцем и все же от него зависит. Думаю, он еврей или полукровка.
— Возможно, — согласился Джеральд.
— Он пустое место, подкапывающееся под основы жизни.
— Но почему его проблемы вызывают такой отклик? — воскликнул Джеральд.
— Потому, что некоторые в душе тоже ненавидят идеал. Им хочется исследовать клоаку, а он — та очарованная крыса, которая плывет впереди.
Джеральд по-прежнему неподвижно стоял и смотрел на снежную мглу за окном.
— Твои сравнения мне непонятны, — сказал он глухим, обреченным голосом. — И желание какое-то сомнительное.
— Думаю, мы хотим одного, — продолжил Беркин. — Только мы предпочитаем быстрый — в состоянии экстаза — прыжок вниз, а он плывет туда вместе с потоком сточной воды.
Тем временем Гудрун и Урсула искали новой возможности поговорить с Лерке. При мужчинах завязывать разговор было бессмысленно. Тогда они не могли вступить в контакт с держащимся особняком скульптором. Им надо было остаться наедине. Сам скульптор предпочитал, чтобы при беседе всегда присутствовала Урсула — своего рода переводчик при Гудрун.
— Вы занимаетесь только архитектурной скульптурой? — спросила как-то вечером Гудрун.
— Сейчас — да, — ответил он. — А в прошлом что я только не перепробовал — кроме скульптурных портретов. Но что касается других вещей…
— Каких? — спросила Гудрун.
Лерке мгновение колебался, потом встал и вышел из комнаты. Вернулся он очень быстро, неся в руках небольшой бумажный рулон, который вручил Гудрун. Она его развернула. То была фотокопия статуэтки, подписанная Ф. Лерке.
— Это ранняя вещь — не механическая, — сообщил он. — Более доступная.
Статуэтка представляла обнаженную, изящную девушку на могучем, неоседланном коне. Девушка была юная и свежая, как нераскрывшийся бутон. Она сидела на коне боком, закрыв лицо руками — то ли от стыда, то ли от горя, и словно от всего отрешившись. Короткие и, должно быть, светлые волосы упали вперед, рассыпавшись на пряди и частично закрыв руки.
Ее руки и ноги были изящные и нежные. Только начавшие формироваться ноги — ноги девушки на переходе к женской зрелости — по-детски трогательно свисали со спины могучего коня, одна маленькая ступня прикрывала другую, словно прятала. Но в самой статуэтке не было никакого утаивания. Обнаженная девушка сидела боком на неоседланном коне.
Конь застыл на месте, но было видно, что он готов к скачке. Крупный, великолепный жеребец — весь напряженный от скрытой мощи. Круто изогнутая серпом шея внушала страх, бока поджаты, налиты силой.
Гудрун побледнела, в глазах потемнело, словно от стыда, в поднятом на скульптора взгляде была мольба, почти раболепное преклонение. Тот взглянул на нее и вскинул голову.
— Какова статуэтка в натуральную величину? — спросила Гудрун монотонным голосом — она изо всех сил старалась скрыть потрясение.
— Ее размер? — переспросил Лерке, вновь метнув на нее взгляд. — Без опоры — вот такой, — и он показал руками, — а с опорой — такой…
Он смотрел на нее твердым взглядом. В его отмерявших величину статуэтки движениях было что-то грубое, в чем Гудрун заподозрила презрение к себе и внутренне словно сжалась.
— А из какого материала? — спросила она и откинула назад голову, глядя на него подчеркнуто холодно.
Лерке смотрел на нее все так же твердо, его превосходство не поколебалось.
— Из бронзы — зеленой бронзы.
— Зеленой бронзы! — повторила Гудрун, с равнодушным видом принимая вызов. Она представила в зеленой бронзе тоненькую фигурку, нежные девичьи руки и ноги, гладкие и прохладные.
— Да, это прекрасно, — пробормотала она, поднимая на него глаза, полные глубокого восхищения.
Лерке прикрыл глаза и с победным видом отвел их в сторону.
— А почему у вас такой деревянный конь? — спросила Урсула. — Просто чурбан какой-то.
— Деревянный? — повторил Лерке, моментально обретая боевую готовность.
— Да. Только взгляните, какой он бесчувственный и грубый. На самом деле лошади чувствительные, деликатные, чуткие.
Скульптор пожал плечами и только развел руки, как бы говоря — чего еще можно ждать от дилетантки, нагло пытающейся судить о том, в чем ничего не смыслит.
— Wissen Sie [163] , — начал он, и в его голосе зазвучали снисходительно-терпеливые нотки, — что конь как определенная форма является частью всей формы, общего замысла. Он часть произведения искусства, часть формы. Здесь не изображена милая лошадка, которую вы кормите сахаром, то, что здесь изображено, — часть произведения искусства и не имеет отношения ни к чему, кроме этой работы.