– А Трубачёв-то! Трубачёв прямо с ума сойдёт от радости!
– Все с ума сойдут! А мы не сошли?
– Я сошёл! – радостно уверил Петька.
Лес уже не казался страшным: где-то тут, в этом лесу, бродил Митя…
Заснули неожиданно и так же неожиданно проснулись.
Тёмный вечер сменило ясное утро. Радость стала ещё больше, ещё значительнее. Митя жив! Он где-то здесь – может быть, недалеко от них. Мазин решил пройти в глубь леса, а перво-наперво написать Мите письмо и замаскировать яму. Письмо писал Петька. Мазин, стоя над ним, диктовал, тщательно подбирая простые слова, чтобы не наделать грамматических ошибок:
– «Дорогой Митя! Ты жив, мы тоже живы. Нашли твои бинты и всё угадали. Мы живём там же. Слушаемся дядю Степана и Трубачёва тоже. Ты живи здесь, а то всюду фашисты. В Ярыжках фашисты и на станции Жуковка. Наши их бьют, а они всё лезут – Мазин вспомнил сшибленную доску с чужой надписью и продиктовал: – Мы тоже без дела не сидим и сидеть не будем».
Потом он задумался и, не зная, что ещё добавить, почесал затылок:
– Эх, жизнь!
Петька послюнил карандаш, записал последние слова и незаметно для Мазина поставил в углу четыре буквы: Р. М. З. С.
Положив письмо, они тщательно замаскировали яму и двинулись в лес.
– А Трубачёв-то! Ещё не знает, что Митя жив! – несколько раз повторяли мальчики, вспоминая Васька.
* * *
Но Васёк уже знал. В это утро в хате Степана Ильича неожиданно появился Генка. Он стоял у порога; армяк на нём был разорван, лицо осунулось, пожелтело, глаза лихорадочно блестели.
– Где конь? – тихо спросил его Степан Ильич.
Васёк Трубачёв, Саша и Коля Одинцов со страхом ждали ответа. Генка глубоко вздохнул, вытер грязной ладонью щёки:
– Отдал…
– Колхозного коня отдал? – Степан Ильич потемнел. Колхозного коня? Кому?!
Генка вскинул голову, сердито блеснул глазами:
– Мите!
В Слепом овражке собрались все ребята. Были тут и Грицько и Ничипор. Пришли из Ярыжек Игнат с Федькой. Не хватало только Мазина с Русаковым. Они всё ещё не возвращались из своего путешествия. Перед сбором Игнат долго советовался о чём-то с Трубачёвым. Саша Булгаков, стоя на часах, с радостной улыбкой прислушивался к тому, что происходит в овражке. Там, на затонувшей коряге, удобно расположившись на толстых корнях, ребята слушали Генку. Генка сидел на самом почётном месте. Лицо у него было усталое, тёмная, обветренная кожа туго натянулась на скулах, на висках обозначились ямки, но карие глаза сияли.
– …Я чую – выстрел… один, другой… Я до Гнедка… А тут… Митя ваш из кущей як выскочит! Рубаха на нём порвана, задохнулся весь. – Генка обвёл ребят затуманившимся взглядом. – Ну и… отдал я ему коня…
– Ускакал он? – живо спросил Одинцов.
– Ускакал…
Малютин обнял Генку за шею:
– Митя хороший, он не обидит Гнедка! Ты не бойся, Генка.
Игнат встал. Растроганная улыбка лишала его обычной степенности, но голос звучал торжественно.
– Товарищи! – Он обвёл всех взглядом и остановился на Генке. – Я так думаю, товарищи: если человек сделал плохой поступок, то его надо наказать, и это будет правильно. Гена Наливайко, наш ученик и пионер, за плохой поступок против дисциплины лишился галстука… Галстук у него отобрали… – Игнат снова обвёл взглядом всех присутствующих. – Верно я говорю?
– Верно… – неохотно подтвердили ребята.
Генка забеспокоился, сжал сухие губы и исподлобья следил за Игнатом. Игнат повысил голос:
– Но Гена Наливайко не такой человек, чтобы на него не можно было надеяться… Он человек верный, и когда подойдёт такая минута, то он так поступит, как другому не поступить. Я то хочу сказать, товарищи, что Генка не испугался выстрелов и не ускакал, а отдал комсомольцу Мите своего коня… Поступок это хороший, пионерский. И, значит, так мы и порешим, что Гена Наливайко свой галстук заслужил! Кто согласен, поднимайте руки!
– Все! Все согласны! – дружно откликнулись ребята.
Саша выглянул из-за кустов:
– Потише, а то слышно очень!
– Добре. Ну, а раз все согласны, так я передаю пионеру Гене Наливайко его галстук.
Игнат торжественно вытащил из-за пазухи красный галстук. Генка вспыхнул.
– Бери, бери, Генка!.. Ну да чего! Бери! – зашумели ребята.
Генка осторожно взял галстук, повязал его на шею. Гузь шлёпнул его по спине:
– Добрый хлопец!
Грицько, протягивая через все головы руку, улыбался:
– Давай свою руку. Гена! Давай сюда!
Васёк был растроган и хотел что-то сказать, но Ничипор вдруг зашевелил в воздухе пальцами и, потоптавшись на коряге, поднялся.
– Я тоже хочу держать речь насчёт нашего Гены и, конечно, про себя скажу… – Он кашлянул в кулак и, переставив свою ногу на ногу Федьки, продолжал, не обращая внимания на то, что Федька Гузь крепко двинул его ногой и стукнул по спине. – Я, конечно, прошлым летом тонул… И, конечно, был я в плохом положении – ухватиться не за кого. Ну, утопленник, да и всё!
– Утопленник, а на ноги лезет! – проворчал Гузь.
У ребят заблестели в глазах насмешливые искорки.
– Ну и что? Выплыл?
Ничипор вытащил из кармана платок, не спеша вытер нос и невозмутимо продолжал:
– Конечно, я давай кричать…
– А что ты кричал? – с интересом спросил Одинцов.
– Караул! – бросил Грицько и, опрокинувшись навзничь, залился смехом.
Ребята тоже расхохотались, даже Генка засмеялся. Васёк рассердился:
– Ребята, не дело!
Все замолчали.
– Ну, так что ты кричал? – побаиваясь Трубачёва, тихо спросил Коля Одинцов.
Ничипор повернулся к нему всем своим нескладным телом и неожиданно сказал:
– А вот полезай под воду, тогда и узнаешь, что кричал!
– Го-го-го! – загоготали опять ребята.
Игнат нахмурился:
– Федька, стукни по шее вон тому тонкому, – ты ближе сидишь.
– Кому? Мне? – вскочил Одинцов.
– Хоть и тебе. Чтоб не гигикал зря!
– Ого… – начал было Одинцов.
Но Васёк возмущённо крикнул:
– Молчи! Что это вам – цирк? Вы на пионерском сборе находитесь! Дайте человеку слово сказать!
– И правда, что вы все напали на него? – заступился Малютин.
– А кого он боится? – усмехнулся Грицько. – Он и в школе так… У одной Марины Ивановны с ним терпения хватает. Каждый день она заставляет его рассказывать. Как идём с уроков, так сейчас и приказывает: «Ничипор, расскажи что-нибудь!»