Улица, на которой она проживала, тонула в темноте. Фонарные столбы дисциплинированно огибали проезжую часть, и лампы на них даже угадывались, но вот не горели почему-то.
Лучшего места для хулиганства и злодеяний не придумаешь.
Грибов поежился, поднял повыше воротник куртки и медленно двинулся вперед. Если бы не свет из окон, то идти бы ему пришлось на ощупь точно. Таксиста он отпустил, побоявшись разориться. Содрал тот с него весьма прилично за все его загородные путешествия. Теперь вот ноги ломал на подмерзших снеговых колдобинах.
Умные коммунальщики, всю зиму сгребавшие снег с проезжей части, почти полностью завалили тротуар. Они бы и к домам все сдвинули, не постеснялись, да опять же фонарные столбы, будто ежи противотанковые, мешали. Тропинка, протоптанная несчастными жителями окрестных домов в этих снежных барханах, днем оттаивала, квасилась под подошвами снеговой кашей, а к вечеру подмерзала. Вот по подмерзшим слепкам чужих следов и брел сейчас Грибов, потихоньку принимаясь раздражаться на самого себя.
Сидел бы теперь и сидел перед телевизором с банкой пива после сытного ужина. Пускай и не очень изысканного, а привычного из яичницы и пельменей, но все же на диване бы пластался, а не спотыкался по темным закоулкам. Ленка, не захочешь – признаешь, в чем-то и права. Покуда у него не будет серьезной личной жизни, он так и станет мотаться по жизни, как, прости господи, кое-что в проруби.
Она старалась, подогнала ему серьезную личную жизнь с поварским колпаком и мясом по-французски. Не захотел? Побрезговал? Теперь вот спотыкайся ночами по подворотням, ищи убийцу или убийц этого самого Чаусова Ивана, который с какой-то блажи вдруг вознамерился в охранники к Виктории записаться.
Почему?! Вот почему он охранять ее вздумал после смерти ее мужа? Не давал покоя Грибову этот вопрос, хоть умри, не давал. Что могло ей грозить, что? И…
И охранял ли он ее на самом деле? Вдруг она сообщница Боброва и они совместными усилиями избавились от Чаусова, потому что он…
Так, следовало немедленно остановиться, а то он до такого додумается!
Грибов подошел к ее дому и похлопал себя по карманам. Привычке дурацкой много лет, и избавления от нее не предвиделось, и попробуй рукам своим напомнить, что курить бросил. Стучат и стучат по карманам, что ты будешь делать! Может, все потому, что курить он раза три бросал, а потом снова срывался. На каком-нибудь страшном заполошном деле и срывался, когда смотреть на мир невозможно, настолько он мерзким и безнадежно опасным кажется. А так вот занавесишься сизой вонью, тут тебе и оправдание готово, почему щуришься и моргаешь часто-часто и кашлять выбегаешь в коридор без конца.
Сигарет, конечно же, не было, и не было их там уже месяца полтора точно. А закурить страсть как хотелось. И прямо сейчас, и прямо под ее окнами. Подымить, подумать, на дом посмотреть, попытаться догадаться, что там – за этими стенами – скрывается, какие тайны похоронены. Можно было бы к Виктории зайти, конечно. Схватить ее за плечи, встряхнуть как следует и правды от нее потребовать, но…
Сигарет не было. К Виктории он не пойдет, потому что общался с ней уже сегодня и нового ничего не услыхал. И досадливой помехой в разговоре все время имя ее мужа всплывало. Они без конца на этом спотыкались.
– Я говорила вам, что все не так просто! – вздыхала она прерывисто, повторяя то и дело.
– Возможно, Иван видел что-то!
– Как вы не понимаете, что его смерть не случайна!!!
Непонятно только было, чью именно смерть она считает не случайной: Чаусова или Синицына своего.
Он вот лично про Ивана так думал, что да, не случайна. И конечно, все они это понимали. Но как свести воедино разрозненные концы таких разных историй, Грибов пока не знал.
– Кого несет?!
Мужской голос из-за обитой войлоком двери соседнего с Викторией дома нарочито хотел казаться грубым и страшным. Даже матерком вдогонку вопросу полоснул хозяин дома. Грибов вздохнул и представился.
– К окну ступай! – приказал мужик. – К тому, что справа от входа.
Грибов послушно сделал шаг в сторону, достал удостоверение и почти вплотную приблизил его к черному прямоугольнику неосвещенного окна. Свет хозяин так и не стал включать. Отдернул штору, зажег туристический фонарь, приставил его к стеклу так, чтобы прочесть текст и рассмотреть фотографию на удостоверении. Потом проорал:
– Ступай к двери, сейчас открою!
Что-то сегодня Грибову на бобылей везло. Этот тоже оказался одиноким, но в отличие от соседа Боброва Сизых Антон Иванович – так звали соседа Виктории – никогда не был женат.
– На кой мне баба? – опешил он, когда Грибов спросил его: живет ли он один или с супругой. – Чтобы под ногами путалась да пилила меня день и ночь? Мне оно надо?! А похлебку я и сам горазд варить и пол помою, не побрезгую.
Дом был очень чистым и прибранным. В большой комнате, куда хозяин провел Грибова, стоял в центре полированный стол, вокруг него пять стульев. На диване – гобеленовое покрывало с крупными розами. Дальнюю стену подпирал громоздкий книжный шкаф с книгами и глиняными фигурками животных, сопутствующих восточному календарю, выстроившихся в нужном порядке. Пол застилал бежево-коричневый ковер с обтрепавшейся каймой, окна закрывали тяжелые шелковые портьеры. Чисто, уютно, Грибову понравилось.
– Вот так и живу, – удовлетворенно протянул Антон Иванович, заметив интерес гостя. – И вот скажи, нужна мне при таком раскладе баба? Сам-то женат?
– Нет, – признался Грибов.
– Уважаю! – заулыбался Сизых и протянул ему громадную ладонь для рукопожатия. – Так держать!.. Чай будешь со мной пить?
– Да не отказался бы, если не слишком обременю.
– Да брось, Анатолий, мне жалко, что ли! – Антон Иванович ходко потрусил в кухню, прокричав оттуда: – Вот к чему привыкнуть за свою жизнь так и не смог, так это жрать в одиночку. Что тяжело, то тяжело. Готовлю-то хорошо, многим нравится, а сяду за стол, и оценить некому, кроме меня. Тут вот промашка такая в холостяцкой жизни моей выходит, да…
К чаю Сизых Антон Иванович подал свежие бублики с маком. Грибов и не думал, что их до сих пор выпекают и продают где-то.
– Это у нас при дежурном магазине своя маленькая пекарня имеется. Там всегда и хлеб мягкий и горячий, и бублики вот выпекают по старинке, и постные коврижки глупым бабам в пост пекут.
– А почему так? – не понял Грибов, с нетерпением отламывая четверть бублика и вонзаясь в него зубами. – Разве пост для женщин только?
– Для них, конечно же! Для них, окаянных! Кто еще, кроме них, так грешит-то?! Разве мужик может так согрешить, как баба, а? Да никогда! Все ведь зло от баб, все зло!.. Ты ведь небось про соседку мою расспросить ко мне пришел?
Грибов кивнул, едва не поперхнувшись. Как это быстро и ловко Сизых перепрыгнул с хлебной темы на тему, интересную гостю, а! Проницательный! А если проницательный, то должен быть и наблюдательным, а если наблюдательный, то Грибов не зря притащился в такой поздний час за город, проигнорировав совет Елены Ивановны оставить все до утра.