— И все? — Женькины пальцы тут же впились в ее ноющий от побоев подбородок и развернули так, чтобы ее глаза смотрели прямо в его. — Не смей мне врать!!! Это все?!
— Да… Все…
«Пусть он лучше убьет меня, чем Степана! — решила Полина. — Мне теперь уже все равно… а отомстить Новиков сможет лучше меня…»
В какой-то момент ей вдруг стало все безразлично. Это был конец ее счастливой истории, истории, которую она выпестовала и оберегала как могла, которую создавала годами и которой дорожила трепетно и беззаветно. Впереди ее ждала полная неизвестность, заполненная непроглядной мутью…
— Что ты жгла, когда я пришел? — Женька, видимо, и не думал так просто отпускать ее.
— Я?.. Он… Он написал мне объяснение в любви, в стихах… Я не стала читать там, привезла домой. Прочла и сожгла. — Она соврала вдохновенно, искренне полагая, что тем самым спасает своего бывшего соседа от мавританского гнева ее разбушевавшегося супруга. — Мне это ни к чему.
— Смотри… Я никогда не позволю тебе наставить мне рога, так и знай! — угрожающе протянул Женька и вдруг странно вибрирующим голосом потребовал: — Поцелуй меня, Полинка! Прямо сейчас поцелуй! Я же… Я же очень люблю тебя… А ты страшно меня подвела, дорогая! Нельзя так со мной, понимаешь? Зачем тебе это было нужно?! Зачем?!
Ходить по краю пропасти и ни разу не оступиться? Конечно же, это нереально. Она сама избрала для себя эту зыбкую тропу, начав за спиной мужа плести заговоры. Сама ступила на нее, ее никто не подталкивал, ну разве только чуть-чуть — та незнакомка, которая звонила ей по утрам. Она изначально наделала кучу ошибок. Ирка, мудрая женщина, об этом предупреждала. Не нужно было ничего начинать, не нужно было поддерживать знакомство со Степкой, не нужно было затевать никаких расследований. Не нужно, не нужно, не нужно!!! И все было бы как всегда. Все же было так хорошо до тех пор, пока…
Господи, до каких же пор все шло хорошо? Когда именно начало все рушиться? Весь привычный стабильный ее мирок рухнул как карточный домик — когда?!
Полина почувствовала вдруг, как ноги ее оторвались от земли. Это Женька подхватил ее на руки и понес куда-то… Не куда-то, оказывается, а в их спальню. Там он осторожно положил ее на кровать, снял с нее порванную грязную одежду. Ушел, вернулся. Принялся протирать ее тело увлажняющей салфеткой — в нос ударил терпкий резкий запах, она не любила его, старалась покупать другие салфетки. Странно, откуда у них появились именно эти…
Полина не сопротивлялась. Первый дикий страх у нее прошел, желание что-то делать, сопротивляться, кричать и царапаться притупилось настолько, что она погрузилась в какую-то шоковую летаргию, в то самое состояние, когда все происходящее видится тобою как бы со стороны, нет никаких чувств и звуков, когда ровным счетом не хочется ничего делать или что-то кому-то доказывать, а прежде всего — самой себе.
Она ничего и никому не должна объяснять. Плевать ей на все и на всех… Сейчас она закроет глаза и уснет… И все, и ничего не будет: ни жуткого стыда, ни боли, ни удушающей горечи.
Пускай он целует ее сейчас, что-то говорит и, кажется, даже плачет. Да, точно плачет, просит прощения. За что же, господи?! За то, что устал притворяться?! Так это же нормально. Это все равно рано или поздно случилось бы. Ей бы поспать сейчас. Так хочется закрыть глаза, а он просит не спать. Просит обнять его и любить…
Как глупо… Разве так бывает?! Они же совершенно чужие теперь, какая, к черту, любовь? Неужели так трудно понять, что ничего… ничего уже не может быть между ними. Спать так хочется, и руки совсем не держатся на его плечах, и губы абсолютно чужие…
Когда же все-таки все рухнуло? Тогда, когда раздался тот самый первый телефонный звонок или много позже? Она ничего не помнит, господи! Или, может быть, все началось со смерти Антона? Нет, кажется, нет. Уже тогда все было очень плохо. А когда он бил ее, то все рухнувшее уже рухнуло окончательно, или все до сих пор продолжает рушится?
Существует ли оправдание его безумию, тому скотскому состоянию, в котором он пребывал, наслаждаясь ее болью и ее унижением, есть оправдание?! Наверное, есть. Кто-то умный непременно бы его придумал. И все расставил бы по своим местам, и нашел бы объяснение неуемным мужским порывам, движимые которыми они в равной степени с удовольствием бьют тебя, а потом ласкают.
У Полины такого объяснения не было…
Наконец-то он оставил ее в покое. Поцеловал в губы, осторожно накрыл сверху одеялом и шепотом спросил:
— Тебе было хорошо, милая?
«Вот чудовище! Разве так бывает?!» — Полина едва не рассмеялась вслух, но лишь согласно кивнула, прикрыв глаза.
— Я тут отъеду ненадолго, а ты поспи, хорошо? Дверь я запру. Только… — Тут Женька снова к ней наклонился и жарко зашептал ей на ухо: — Только не вздумай никуда уходить!
«О чем он? — вяло подумала Полина, так и не открыв глаза. — Пусть все катится к черту, я ничего больше не хочу, только спать и ни о чем больше не думать».
Женька ушел. Она слышала и не слышала сквозь забытье, как хлопнула входная дверь и загремели ключи в замке. Потом, после паузы, кто-то принялся названивать по телефону. Это было просто сумасшествие какое-то! Одна монотонная трель через минуту-другую сменяла другую, и так до бесконечности. Потом в унисон с домашним телефоном начал визжать ее мобильник, оставленный в сумочке в холле. И это продолжалось до тех пор, пока не начали звонить в дверь. Но и с дверью начались какие-то проблемы. Дверной звонок тоже точно взбесился, не думая утихать. А потом начало все вдруг со страшным звоном рушиться. Полине казалось, что это небо падает на землю, будто наступил конец света, только странно было, что это светопреставление сопровождается звуком разбитого стекла и чьим-то оглушительным матерным ревом.
Все эти звуки носились по дому непонятным водоворотом, то нарастая, то исчезая вновь.
А потом внезапно все сразу встало на свои места. Глухие бухающие звуки исчезли, наступила благостная тишина, нарушаемая лишь Иркиным сердитым бормотанием. Сестра гладила ее по волосам и ровным, абсолютно ровным голосом отдавала кому-то приказания. Полине даже показалось сначала, что это она Женькой так командует. Заставляет его вытаскивать ее из кровати, нести куда-то. Но потом она поняла, что ошибается. Женька бы ни за что не стал слушаться Ирку. Он жутко самостоятельный и самоуверенный и к приказаниям ее сестры отнесся бы весьма скептически, и уж тем более он не стал бы выносить ее из дома и устраивать со всеми удобствами на разложенном сиденье чужой машины. Зачем чужая, если у него есть своя?..
Полина все гадала и гадала, кем это Ирка руководит с такой безапелляционностью, пока этот человек сам к ней не наклонился.
— Эй, ты как? — сипло дунул ей в ухо какой-то давно позабытый голос. — Все в порядке, лисичка-сестричка?
Ну конечно же, господи! Кем же еще могла так самозабвенно, без зазрения совести командовать ее Ирка? Никто, кроме него, никогда не называл ее лисичкой-сестричкой, никто, кроме Димки.