— Будет так, как ты захочешь, Даш. — Гарик теребил пальцами оплетку руля и не знал, что нужно делать и говорить в таких случаях. — Скажешь — на край земли, отвезу и туда.
— Не нужно на край земли. Поехали ко мне. Только… Только ты уж не уходи сегодня от меня никуда, хорошо?
Он бы и никогда от нее не ушел, не только сегодня! Да он бы для нее… Он бы…
Вот черт! Ни одного нужного своевременного слова в голове, которого она, может быть, и ждет теперь от него. Косноязычник хренов! Привык всю свою жизнь то с уголовниками, то с алкашами. От кого было набраться речам красивым? То по протоколу, то за стаканом, откуда же взяться нежности! Рвет что-то душу, царапает внутри, да с такой силой, что руки трясутся, а выразишь разве это словами?! Нет, никто еще не придумал их для него специально. Сам должен, а не может!..
Гарик скосил на нее осторожный взгляд и вздохнул.
Маленькая вся такая, несчастная, лицо зареванное прячет, будто для него имеет значение, накрашены ее глаза или в слезах. О причине слез, конечно, ему интересно было знать.
Нет-нет да и закрадывалось у него в дороге подозрение: в брате ли одном причина? Не тема ли Константина Муратова ее так расстроила?..
— Останови у дежурного магазина, — попросила Даша, когда до ее дома оставалось пару кварталов.
— Мне с тобой идти?
— Нет, не нужно. Я сама.
Она достала из сумочки пудреницу, Гарик тут же предусмотрительно включил свет в салоне. Посмотрелась в зеркало, вздохнула, чуть припудрилась и выбралась на улицу. Сколько шла, не поднимая головы, до магазинных дверей, столько он смотрел на нее, не отрываясь. Было в ее фигуре, походке, в том, как она взялась за дверную ручку, столько болезненной надломленности, столько горестного одиночества, что сердце у него снова защемило.
Вот уж никогда не думал про себя Прокофьев, что сможет так сострадать чужому горю. Хотя какое же оно теперь ему чужое? Оно теперь у них одно на двоих.
Ждать долго не пришлось, она вышла минут через десять с полным пакетом. Сунула его на заднее сиденье, посмотрела на него как-то странно, со значением, и скомандовала:
— Теперь поехали.
— Что в пакете? — не выдержав, полюбопытствовал Гарик, чуть повернув голову назад.
— Там сюрприз. — И она впервые за все время ему улыбнулась.
Сюрприз их ждал возле подъездных дверей. Да такой, что, выбравшись из машины, и Даша, и Гарик не смогли сдвинуться с места, замерев от неожиданности.
Возле скамеечки, на которой любила сиживать в сезон тетя Тамара и лузгать семечки, сплевывая себе под ноги, стояли двое. Двое мужчин при полном параде. Из-под распахнутых курток торчали пиджаки, светлые сорочки и галстуки. В руках у каждого было по букету роз, соперничавших разве что оттенком упаковочной бумаги. Во всем остальном все было почти идентичным.
Розы были красными, букетные охапки внушительными, решимость на лицах мужчин непрозрачной.
— Господи боже мой! — ахнула Даша и поспешила укрыться за Прокофьевым, когда оба шагнули от скамейки к ней и одновременно протянули ей цветы. — Что это, Гарик?!
— Это не что, — отчетливо скрипнул тот зубами, поймал Дашу за карман куртки и еще глубже задвинул за себя. — Это кто, Даша! Это Королев и Муратов, мать их… Оба с букетами и оба, думается мне, с намерениями.
Ударение Гарик умышленно сделал на втором «е» и тон приложил соответствующий, чтобы изгадить торжественность момента, но в душе его торжества не случилось. Тут же изругал себя, дурака такого.
«Вот мужики так мужики! — подумал он с досадой. — И при галстуках, и при букетах, а ты! Что ты-то, олух царя небесного?! Мало того что слов никаких приличных не знаешь. И не додумался хоть цветочек какой-нибудь ей подарить. Так еще и жрать явился к ней на халяву. Идиот!!!»
Опустив глаза долу, Гарик к имеющейся предвзятости в свой адрес добавил замызганные вусмерть ботинки, вымокшие и заляпанные грязью брюки, вспомнил про щетину и отвратительный прыщ на виске и расстроился теперь уже окончательно.
— Даша! — начал между тем торжественно Володя Королев, опередив соперника на один воробьиный шаг. — Нам нужно очень срочно и очень серьезно поговорить!
— Нам тоже, между прочим, — поддакнул Муратов, посмотрев на Королева как-то странно, будто узнавая. — И я пришел сюда первым. Вернее, приехал. А этот вот… — Он махнул в Королева букетом, едва не задев тому по физиономии острыми шипами. — Увидал и повторил за мной все точь-в-точь. И костюм, и галстук, и цветы. Ну никакой индивидуальности! Что за народ!
— А мне плевать, кто первый, кто второй! — вдруг непривычно громко и грубо проговорил Королев, нависая над Муратовым с явной и преднамеренной угрозой. — Мне не плевать на эту девочку, которая может оказаться в руках такого подонка, как ты! И вообще… Ее брат всегда хотел, чтобы мы с ней поженились.
— При чем тут ее брат?! При чем тут желания ее брата, спроси у нее, чего она хочет! — с не меньшим нажимом парировал Муратов, тесня плечом оппонента. — Даша, ты чего там спряталась? Выйди, рассуди нас, будь другом!
Не случись того, что случилось. Не подозревай она Муратова в связи со своей невесткой и кое в чем еще более страшном, может, она и повеселилась бы теперь. Может, и попыталась донести до сознания обоих, что, кажется, определилась в своих чувствах и желаниях. И, кажется, поняла, что не хочет она ни рассудительной праведности Королева, ни обаятельной светскости Муратова. А просто хочет теперь подняться к себе на этаж, открыть квартиру и накрыть стол к ужину для голодного Гарика Прокофьева, который давился слюнями, косясь на вареную картошку и соленый огурец размером с лапоть в доме Севы Малого.
И к ужину этому она успела купить бутылку хорошего вина, телятину, грибы и сладкий перец, который они все детство с Лешкой именовали почему-то болгарским, а он вдруг оказался потом паприкой. А после ужина хотелось сесть с ним в гостиной на диван и посмотреть какой-нибудь добрый хороший фильм из наивного социалистического прошлого. У нее этих кассет еще от родителей осталась полная тумбочка, что под телевизором.
Просто хотелось смотреть и ни о чем не говорить и не думать. Пусть беда будет завтра. Пусть говорить о ней они станут только с утра. А вечером станут умиляться чужому счастью, незаметно друг от друга часто-часто моргать и стараться проглотить удушливый комок в горле.
Почему-то Даше казалось, что Гарику тоже непременно должны нравиться такие фильмы. Верилось, что он, как и она, может из-за них и радоваться, и расстраиваться, и горевать. Не то что эти двое. У одного все просчитано на сорок лет вперед, включая походы по магазинам и к стоматологу. А у второго…
Про второго думать без дрожи Даша теперь не могла.
— Другом тебе быть я не хочу и не буду, — проговорила она с нажимом, вынырнув из-за плеча Прокофьева. — Тебе лучше уйти, Муратов!
— Ну вот! Ты все еще дуешься на меня из-за того глупого заявления? Брось, Дашка. В моей жизни просто на тот момент столько всякого дерьма произошло, что я счел за благо немного подстраховаться, только и всего. Чего ты, в самом деле?