Кажется, серьезность ситуации его нисколько не заботила, даже веселила, кажется. Он откровенно глумился над ней — Дашей, над всеми, кто топтался теперь на крохотном пятачке перед подъездной скамеечкой.
Да он просто!..
Даша аж зажмурилась, вспоминая слово, которым клеймил ее брат Лешка подобных выродков. Да как же это он говорил-то?..
Ах да! Отморозками он их именовал. Точно — отморозками!
Вот Муратов был как раз из таких, из отморозков! Даша не знала, какое именно значение подразумевалось изначально, но что все чувства, включая чувство вины и раскаяния, были у Муратова отморожены, сомневаться не приходилось.
— Убирайся!!! — не выдержала она, срываясь на крик. — Убирайся! И чтобы я тебя не видела больше рядом с собой и рядом с этим домом, иуда!!!
Гарик не успел ее перехватить. Или не захотел…
Она выскочила стрелой из-за его спины. Бросилась на Муратова, выхватила у него из рук букет с розами и принялась хлестать им прямо по его лицу. Тот поначалу попытался вывернуться, выкрикивал какие-то извинения, закрывался руками. Но потом природная предрасположенность одержала-таки верх, и Муратов заорал на весь двор, отбегая на безопасное расстояние, поближе к собственной машине:
— Дура!!! Дура недальновидная!!! Тебе же лучше рядом со мной теперь быть! Ты же никому теперь не нужна! Одна…
Повторить нападение ей не удалось. Пока она бежала, он успел залезть в машину и уехал, резко взяв с места.
— Дашенька-голубушка, что они все с тобой сделали? — как-то совсем уж на стариковский манер воскликнул Королев и сделал ореол свободной от букета рукой.
В ореол входил, надо полагать, уехавший Муратов и присутствующий Прокофьев. Сей вопиющий факт оставить равнодушным последнего не мог, поэтому он коротко обронил в сторону Королева:
— Заткнись!
Подхватил Дашу под руку и потащил ее к подъезду. Она не особо упиралась. Даже прильнула к нему на лестнице и не возмутилась, когда он обнял ее за талию. И совсем не удивилась, кажется, когда он ее поцеловал. Это, правда, случилось уже в квартире за закрытой перед носом Королева дверью.
Он ведь, поганец, и не думал отставать, потащился следом. И пыхтел что-то всю дорогу позади них про скверные времена и отвратительные нравы. Идиот! Хоть и при галстуке…
А вороватый прокофьевский поцелуй имел продолжение, да. Он затянул, увлек, заставил забыть и про телятину, и про грибы, и про намечающийся ужин. Пакет был отодвинут ногами к стене, когда попался им на пути в комнату. И уж точно не сентиментальные фильмы они направились туда смотреть. И шептали друг другу совсем не об этом, торопливо раздеваясь в темноте.
Чудно, но оказалось, что Прокофьев знал все же нежные и хорошие слова. И их было удивительно много, и они теснились в его голове, торопились и опережали друг друга, спеша быть услышанными. Поэтому, наверное, говорил он все сбивчиво, невнятно, и Даша вряд ли его понимала, сдавленно дыша ему на ухо, потому что говорила в ответ что-то совершенно невпопад.
Он же совсем не то имел в виду, когда говорил ей, что никому ее не отдаст. Он же имел в виду, что никогда и никому! А она вдруг про Муратова что-то…
Что между ними все давно кончено, что тот ей не нужен, и все такое. И что бы Костя ни делал и ни предпринимал…
Пускай только попробует! Он же разорвет его! Он его не то что к ней не подпустит, он же ее имя произносить ему запретит.
Муратов! Кто такой этот Муратов?! Чертов неудачник! Да, да, да! Именно неудачник, кто же еще?!
Та самая женщина, что бросила Гарика когда-то, сейчас бы скептически ухмыльнулась. Мол, из зависти ты так, Прокофьев, на соперника. А вот и нет. А вот и не угадала! Никакой зависти, жалости и осуждения. Он и в самом деле думал теперь про Муратова, как про неудачника и полного кретина.
Только полный кретин мог потерять такую женщину, как Даша Коновалова. Только неудачник мог не удержать ее подле себя, предпочтя ей такую же неудачливую, как и сам, женщину. И на пару с ней только идиот мог замыслить такое глупое, странное преступление, которое, как ни крути, а разгадать оказалось не так уж и сложно.
Уже завтра ему будет предъявлено обвинение в тройном умышленном убийстве с отягчающими вину обстоятельствами. И уже завтра, возможно, Татьяна получит назад свой миллион, передаст его Хромому и заживет спокойно и относительно счастливо.
Почему так? Да потому что по всему выходило, что любила она Алексея Коновалова. Очень любила. И муж ее, не постеснявшись, рассказал Прокофьеву о своей печали. И заверил, что Татьяна скорее бы его под нож пустила, чем своего ненаглядного Лешеньку.
Так что находиться на свободе, разгуливать под окнами чужих женщин в пиджачной паре и с букетом Муратову осталось совсем недолго. Уже завтра все это закончится…
— О чем ты думаешь? — Даша приподняла голову, оперлась локтем о подушку и, включив крохотную галогеновую лампочку в изголовье, посмотрела в его сонные глаза. — О чем ты сейчас думаешь, Гарик?
Ну не признаваться же ей было, что злорадно мечтал лишить свободы ее бывшего любовника! Что мстительно улыбался в темноту, представив соскочивший с того лоск и потускневший на нарах загар, приобретенный в местных элитных соляриях.
Нет, он не признался.
— Думаю, что люблю тебя, — ответил Прокофьев и не соврал, между прочим. — Думаю, что очень благодарен судьбе и даже всем подонкам благодарен, да, за встречу с тобой. А ты?
— Я? Мои мысли немного прозаичнее. Уж извини. — Ее губ коснулась виноватая улыбка. — Я вот хотела о чем тебя спросить, Гарик. Что те родственники?
— Это которые?
— Я про родственников покойного Верестова, Гарик. — Она даже чуть обиделась на него за его забывчивость. — Ты решил не ездить туда, так?
Ну да! Он теперь не видел в этом смысла. Все встало на свои места, все сошлось. Осталось Мазурину Ваньке или его ребятам допросить Севу Малого, Зинаиду, супругов Щукиных. Все запротоколировать. Провести опознание и…
— А вдруг это не Муратов?! — возмутилась Даша. — Вдруг это не он?!
— Здрассте! А кто же?!
Он еле-еле сдержался, чтобы не сорваться на крик. Еле сдержался, чтобы не начать говорить про возможного подозреваемого гадости. И все из-за чего? Из-за того, что она опять его защищает, так?..
Надо же, а он ревнивый, оказывается. Даже странно. С той самой женщиной никогда такого не случалось, то ли не позволял себе, то ли все равно ему было, с кем и когда та проводит свободное от него время. А с Дашей все иначе как-то. Все серьезно и по-взрослому, как сказал бы Вано.
Но предвзятость предвзятостью, а презумпцию невиновности еще никто не отменял, каким бы выгодным иногда это ни казалось.
— Ну… Я не знаю. — Она заправила за ухо опустившуюся на лицо прядь волос, неподражаемо мило скользнула языком по губам и снова повторила. — Я не знаю… Скорее всего, конечно, он. Но… Но родственников Верестова все же навестить стоило бы.