Может, Кораблев ее кокнул из-за того, что она почувствовала подмену. Может, она в курсе всего была и начала выдвигать свои условия. А может, это что-то еще, о чем мы даже догадаться не можем…
И вот тут Рита с чувством выдохнула:
— Это что-то еще, Валентин! Кораблев не мог убить ее только за то, что она догадалась. Он не такой… Я не знаю, как объяснить, но я это чувствую!
Здесь все не так просто. Это что-то, что-то такое…
— Какое? — с прежней долей сарказма квакнул Милевин и теперь уже отчетливо шумно зевнул.
— Это что-то опасное, Валентин Михайлович, — чуть строже, без прежней эмоциональности ответила Рита. — Я чувствую!
— Ну что ты чувствуешь, что?! Что ты можешь чувствовать, находясь за тысячи километров от того места, где все это происходило и нагнеталось?! — вдруг разозлился невыспавшийся Милевин. — Что ты можешь чувствовать?!
— Я все равно чувствую! — упрямо пробубнила Рита в трубку, еле сдерживаясь, чтобы не швырнуть ее на аппарат.
Если бы не их общее дело, послала бы непременно этого скептика к черту, непременно послала бы.
— Ага! Ты у нас мало того, что умная и местная, так теперь еще и прорицательница! Ну, ну, давай, просвети меня, темного: что ты чувствуешь? И тогда, возможно, я буду любить тебя втрое сильнее и крепче, и, глядишь, когда-нибудь ты уговоришь меня жениться на тебе.
Против воли Рита рассмеялась. Милевин был полон своей обычной самонадеянности, самовлюбленности и еще чего-то такого, чего женщины опасаются и от чего бегут без оглядки. Но они стали, как бы это поточнее выразиться… Напарниками, во!.. Так именуют друг друга американские полицейские, выезжая ночами патрулировать свои американские улицы.
— Как дела, напарник? — спрашивал один другого и протягивал ему пластиковый стаканчик с кофе и промасленный бумажный пакет с пончиками.
— Все отлично, а как ты, напарник? — отвечал вопросом на вопрос второй и улыбался ему в ответ, хотя зачастую они терпеть друг друга не могли.
У них с Милевиным, наверное, все так же. Их связывает общее дело. Они заинтересованы друг в друге и в той помощи, которую могут друг другу оказать. А эмоции… Эмоции остаются сестре Анне и Пирогову-младшему. Там все личное, здесь только дело.
— Эй, Маргарита Николаевна, — позвал ее легким свистом Милевин. — Ты там спишь или ворожишь?
— Да не ворожу я. Думаю, — и Рита тоже зевнула, не к месту вспомнив, что сегодня выехала из города ранним утром, а поднялась и того раньше.
— Ну! И что надумала, говори, а то я усну прямо на кухне, в трусах, на табуретке с трубкой в руке, — скороговоркой оповестил ее напарник о том, где он, в чем он и с чем он.
— Жену, говоришь, взорвали, — проговорила она задумчиво подавляя улыбку. — Думаю, Валентин, что он следующий. Все указывает на то, что ему грозит серьезная опасность. И он об этом даже не подозревает.
— Кто он? Кому ему? Кто следующий?! Могла бы выражаться точнее, — проворчал Милевин. — Кто?!
— Кораблев, которого для чего-то оставил за себя Баловнев, — пояснила Рита, сама удивляясь своей терпимости в отношении брюзги Милевина.
— А для чего он его оставил? — все никак не хотел униматься тот, забыв, что собирался вот-вот уснуть на табуретке с трубкой в руках.
— А вот это мы и должны выяснить, напарник, — не удержавшись, все же обронила Рита. — Там на месте мы должны будем выяснить, зачем все же понадобилось Баловневу выпрыгивать из собственного обличья…
Еще сегодня утром он и понятия не имел, как и где он будет разыскивать настоящего Баловнева.
Пересчитывать деньги, прятать их потом на антресоли в жестяную коробку из-под чая, а затем предаваться мечтам: куда и как их можно потратить, — было сладостно. Но чуть позже, когда поразмыслил над тем, как он эти самые деньги вкупе с мечтами станет отрабатывать, ему сделалось по-настоящему страшно.
Он пообедал, не выходя из комнаты, макаронами из холодильника и парой сосисок. Макароны были холодными, противными и липли к небу, но выходить ему не хотелось. Коридорный фарватер весь день патрулировала Шурочка Скворцова, нарочито громко оповещая о своем присутствии прямо у его двери.
Выходить было нельзя. Лучше давиться холодными осклизлыми макаронами, чем снова с ней встречаться.
Он запил свой обед трехдневным кефиром и спустя три часа незаметно улизнул из общаги на вечернее дежурство. Незаметно для Скворцовой. Незадолго до этого она протрубила на весь коридор, что идет в душ, а потом будет жарить котлеты.
Вот надо было так вляпаться!..
Дежурство пролетело мгновенно. Такого раньше не случалось. Раньше буквально минуты на кулак наматывал, мечтая скорее вернуться домой. Теперь же ноги туда не шли. Да и вообще никуда не шли.
Мысли о работе, что надлежало ему выполнить в достаточно сжатые сроки, не давали покоя и изводили похлеще назойливой Шурочки Скворцовой.
Та обнаглела вконец и подкарауливала его утром после дежурства у входа в общежитие.
— Ванечка, привет, — прошелестела она еле слышно, стоило Ивану подняться по ступенькам и войти в подъезд. — Так я зайду…
Это был даже не вопрос, это было утверждение.
Ну, вляпался так вляпался!
Она что же, думает, что начнет к нему шастать всякий раз, как муж оказывается на работе?! Вот дура!..
— Я занят, Александра, — как можно строже обронил Иван, не останавливаясь. — Извини.
Шурка отстала, правда, ненадолго.
Она стучалась к нему трижды за минувший час.
Трижды!!! И это невзирая на то, что по коридору все время кто-то ходил. И в кухне опять переругивались. Она совсем с катушек спрыгнула, раз позволяла себе принародно скрестись в его дверь.
Ему не до нее! И не до чего вообще! Весь его мир, вся его жизнь сузилась до размеров крохотного дула глушителя, навинченного на пистолет. Тот самый пистолет, которым похвалялся перед ним его гость — Симаков Артур Владимирович. И Иван верил тому, что Артур умеет владеть этой штуковиной в совершенстве. Он даже денег назад не потребует, просто убьет его, и все.
Где же… Где же скрывается этот урод — Баловнев Роман Иванович?! Как найти его?!
Второй день Иван мусолил архив, пытаясь отыскать хоть какие-то намеки, хоть какое-то упоминание о том, кто занял его место. Нигде никаких упоминаний. Вообще складывалось такое ощущение, будто настоящий Баловнев нигде и никогда не родился. Ни родственников, ни слова о родителях, даже жена у него оказалась детдомовской. Это удобно… Это Иван понимал. Когда нет родственников, друзей, связей, тебя порочащих… У него вот теперь так некстати подобная, порочащая его связь появилась.
И не одна, а несколько.
Первая — это Шурочка Скворцова, сомлевшая от его мужских достоинств.