Болтовня с машиной помогла скоротать время в небольшой пробке. Перед тем как подняться в офис к бывшему бойфренду, Вронская позвонила Светлане. И, услышав, что с доченькой все в полном порядке, захватила сумку с компьютером и выскользнула из безмятежно-голубого «фордика».
За Пашин офис – Лика восхищенно осмотрела футуристическое стеклянное здание тетраэдной формы – можно только порадоваться. Броский дизайн, удобное расположение – центр, но не с самым интенсивным движением.
Лике нравилось все: просторный холл, бесшумный лифт, чистые непрокуренные коридоры с развешанными по стенам дипломами и фотографиями. Открывая массивную начальственную дверь Пашиного кабинета, она собиралась разразиться восторгами. И запнулась.
Пашка, бывший парень, нежность мешает дышать, распухшие от поцелуев губы. Он – самый лучший, самый любимый… Был.
А теперь вот это, что-то невообразимое, в кресле.
Нестыковка…
Паша никогда не был тонким, звонким и худым. Но пара лишних килограммов в области талии совершенно его не портили.
«Я люблю жизнь, шашлык, работу. И себя со всеми своими недостатками, – мог бы признаться Пашин пузик. – И лучше гедонизм, чем скудное подтухшее прораще?нное зерно на ужин, разве нет?»
Теперь Пашка стал огромным, необъятным и… стопроцентно одиноким.
Где его прежние глаза, блестящие, живые? Что это за щечки-хомячочки? Подбородки лучше не считать, чтобы не расстраиваться.
Потухший. Выключенный. Перегоревший.
Исключительно сумеречные ассоциации, увы.
Интересно, он помнит, что такое секс? Теперь невозможно заподозрить в Паше темпераментного любовника. А ведь в свое время даже кровать сломалась во время особенно страстного отдыха…
Ну надо же, как жизнь заматросила бывшего мачо. Теперь, может, Пашка и рад был бы залечь в уютное милое семейное болото – да только кто его пустит…
Всполохи злорадства в собственном сознании Вронскую расстроили.
«Лучшая реакция на боль и обиду – прощение, – думала Лика, очень рассчитывая, что за ее улыбкой не видно ужаса, вызванного нынешней Пашиной внешностью, – потому что прощение – это душ, генеральная уборка. Мусора больше нет, можно начинать жить, прошлое уходит, освобождая место, энергию, пространство для будущего. Месть и обида – это как заевший диск, гоняющий одну и ту же мелодию. А сколько дисков можно было бы прослушать за это время?»
– У тебя, говорят, ребенок? – поинтересовался Паша, расстегивая «молнию» сумки субноута. – Замуж вышла? Мои поздравления!
Вронская бодро отрапортовала:
– Ребенок есть, мужа нет.
– Естественно, я всегда подозревал, что, кроме работы…
Он с досадой закусил губу и замолчал.
А вот пальцы Пашкины остались прежними, отметила Лика. Длинные, изящные, аристократические. Почему бы кому-нибудь ими не очароваться?… Пусть бы Пашку кто-нибудь усыновил. Все-таки нет сил смотреть в его несчастные глаза. Оказывается, бывшие бойфренды в полностью чужих людей так и не превращаются, за них все равно невольно переживаешь…
Пароль на компьютере слетел за полминуты, пароль почты – за две.
– Какие именно письма тебя интересуют? – Паша потер пальцем переносицу. – Немецкий язык, судя по всему. Ничего не понимаю, только одно имя адресатов, похоже, русское. Юрий Костенко. Сейчас, сейчас… Да! Они переписывались по-русски!
– Отлично. – Лика засунула руки в карманы брюк и заходила по кабинету. – Скопируй все письма в один файл, пожалуйста. И входящие, и исходящие.
Она не удержалась, бросила украдкой взгляд на свое отражение в стеклянной дверце шкафа. Черный костюмчик сидит почти идеально, розовая блузка чуть скрадывает тусклость лица. Хронический недосып, вечный спутник материнства.
И кокетство, похоже, тоже вечно – даже если практического смысла в нем нет никакого.
– Сделано. – Паша достал из компьютера флэшку, протянул Лике. – Файл называется «письма Костенко». Но в принципе ты и сама теперь можешь залезть в почту на этом компьютере, паролей больше нет. Если вдруг – хотя это маловероятно – все же появятся глюки, звони.
– Ох, нет. – Лика прошмыгнула мимо Паши, плюхнулась в кресло. – Я хочу сейчас все почитать, не дотерплю до дома, а в компе, кажется, батарея разряжена. Я быстро!
Паша пожал плечами:
– По мне – так хоть весь день тут сиди. Я очень рад тебя видеть.
– Тоже рада, – соврала Лика, испытав привычный в таких ситуациях укол совести. Но не рубить же правду-матку, человек расстроится. – Спасибо, что ты меня выручил, я бы…
Закончить фразу она позабыла.
Переписка Вассермана и Костенко касалась такой любопытной темы…
* * *
– Вы к кому? В третью палату? Нет, к Екатерине Некрасовой нельзя, – буркнула медсестра, откладывая журнал. А потом, разглядев Игоря, приосанилась, кокетливо захлопала ресничками. – Вы – муж? Да, тяжело, когда такое с близкими происходит…
– Не муж, – скорее выдохнул, чем сказал, Игорь.
Похороны отца. Это и свои похороны. Так, как раньше, уже не будет.
Все изменилось.
И с этим придется учиться жить.
Потом.
Когда перестанут болеть глаза, горло, голова, живот, все, что только есть в теле. Включая еще не удравшую душу.
Пока же сил просто нет.
– Тогда, наверное, вы друг ее. Видно, что переживаете сильно, – щебетала девушка.
На ее миловидном личике с судорожной быстротой менялись маски.
Настоящее лицо-хамелеон.
Роковая женщина, выразительный взгляд чуть прищуренных глаз; сочувствующая сестра, глубокий вздох, скорбная складочка на переносице; сексуальная хулиганка, язычок облизывает губку.
Последнее Игоря окончательно доконало.
Опасаясь сорваться в двух шагах от причины многолетней фрустрации [29] , он стал импровизировать, врать, говорить все, что только в голову придет.
– Я врач-психотерапевт. Мы с Катей пока лично незнакомы, но я знаю ее мужа. Давайте поступим так. Я поговорю с Некрасовой, а потом вы мне оставите свой номер телефона, и я приглашу вас как-нибудь на чашечку кофе.
– Лучше вы мне телефон продиктуйте! – Медсестра деловито отделила от блока листок, схватила ручку. – А то вдруг вы мой номер потеряете, и все такое.