Бывший политзаключенный Карл Лоттер рассказал, как осенью сорок первого ассистировал Хайму в «ревире».
К доктору обратился спортивного сложения юноша-еврей с раной на ноге. Хайм спросил парня, откуда такое сложение, и тот сказал, что играл в футбол. Доктор кивнул и предложил юноше лечь в операционной. И вот что Хайм с ним сделал. Он разрезал его, кастрировал, отделил части тела, его органы, взял его череп, отделил плоть и использовал череп в качестве украшения в клинике, потому что зубы были превосходными. И это не единственный случай.
Для опытов доктор отбирал, как правило, подростков. После него так поступали другие врачи в Маутхаузене. Во-первых, это была наиболее здоровая часть заключенных, а во-вторых, врачи могли не бояться, что дети окажут сопротивление. В большинстве малолетние узники попадали в Маутхаузен с Востока. Из них выжили немногие. Но их свидетельства американцы, расследовавшие дело концлагерей «Маутхаузен – Гузен», не принимали в расчет. Впрочем, и не могли. Вскоре после освобождения подростков вернули на родину. Прошло много лет, прежде чем на Западе узнали страшные подробности о том, что же происходило с ними в лагере. Правды ради следует сказать, что отличился не только доктор Хайм. И, вероятно, он был еще не самым жестоким сотрудником Маутхаузена.
* * *
«Комендант наш, Цирайс Фриц, нас он очень уважал, Кому пулю, кому шприц, всех охотно он снабжал!» – рассказал Василий Кононенко стишок, который ходил среди русскоязычных заключенных лагеря. Самодельные вирши, конечно, поднимали настроение, но, услышанные лагерным начальством, могли стать убедительной причиной, по которой автора или исполнителя направляли в печь.
«У коменданта была любимая овчарка, – вспоминал, морщась, Василий Кононенко, и я заметил, как нервно застучали подошвы его туфель. – Звали ее Анмут. В переводе на русский Прелесть. Так он отправлялся в каменоломни, это было недалеко, и брал эту Прелесть. С палкою в руках, с собакою на поводке. Подходит поближе к работающему узнику, дает ему палку и заставляет бить Прелесть. Ну, и как это можно? Коменданта собака, и ее ударить. Он говорит: «Бей!», приказывает: «Бей сильнее!» Ну, хорошо, заключенный ударил сильнее. Комендант забирает палку и говорит: «Иди!» Заключенный идет, потом бежит. Комендант отпускает свою Прелесть, она догоняет того узника и рвет его на куски».
Людей в Маутхаузене убивали по трем причинам: из удовольствия, по производственной необходимости и в назидание. Особо провинившихся казнили на глазах у всех заключенных. Часто казнили капо, старост бараков. Это, значит, чтобы узники знали – лагерное правосудие не делает исключений.
Николай Киреев помнит, как это происходило.
«Я видел картину, когда вешали Вальтера, нашего капо, старостами у нас, как правило, были немецкие узники. Вся эта мультипликация, – Киреев использует именно это странное в данном контексте слово «мультипликация» и даже произносит его с нажимом, – длится десять-пятнадцать минут, и в это время мы стоим, наблюдаем, отдаем нашему товарищу последние почести. А до этого был случай, когда веревка оборвалась. Тогда вторую веревку накинули, и вторая веревка оборвалась. Пока искали третью, человек на виселице успел броситься и вырвал у палача кадык».
Лагерь выбора не оставлял. Сдаться и умереть или собраться с силами и выжить. Воля к жизни сделала сильным дух выживших узников. Они до мельчайших деталей помнят Маутхаузен. Вплоть до номеров бараков и имен надзирателей. С возрастом в памяти человека остается только самое главное. Для них это был лагерь. Я слушаю рассказы узников, и мне кажется, что теперь Маутхаузен – это их вторая сущность. Василий Кононенко объясняет это просто:
«Все, кто попадает в лагерь, они теряют чувство самообладания, чувство юмора и чувство порядочности какой-то, потому что не было возможности выйти из лагеря. На воротах Маутхаузена было написано «Оставь надежду, всяк сюда входящий». И поскольку в документах, которые на каждого из нас оформляли по прибытии, стояла отметка «Возвращение нежелательно», то, значит, мы должны были только умереть. Вот и все».
* * *
Ариберт Хайм тоже не забывал о прошлом. Но для него лагерь был просто частью его карьеры. Он ни о чем не жалел.
Документы, найденные в Каире, свидетельствуют, что до конца дней Хайм оставался убежденным нацистом. Ему повезло пережить первую волну массовых наказаний военных преступников. Закончился Нюрнбергский процесс. Мстители из «Нокмим» свернули свою деятельность. Большинство нацистов залегли на дно, а потом приспособились к новой жизни. Самый первый процесс над нацистскими врачами начался в Нюрнберге шестого декабря сорок шестого года и продолжался до лета сорок седьмого. На этом процессе на скамье подсудимых оказались двадцать человек. Из них семерых оправдали. А из тринадцати оставшихся к смертной казни приговорили семерых. То есть большинство врачей остались на свободе. К шестьдесят второму все они успели стать уважаемыми гражданами. В их числе и гинеколог Ариберт Хайм. На послевоенных фотографиях он выглядит уверенным в себе человеком. Он в прекрасной форме. Хайм помешан на спорте. Еще до войны, кажется, в тридцать восьмом, он стал чемпионом рейха по хоккею в составе венского клуба «Энгельманн». И после войны Ариберт продолжает играть за команду городка, в котором практикует, это было необходимо, ведь модный доктор всегда должен быть в форме. Но к началу шестидесятых эта счастливая жизнь закончилась.
Американцы передали власть в западном секторе немцам. В шестьдесят втором МВД Федеративной Республики выдало ордера на арест десятков бывших офицеров СС. Был выписан и документ на задержание Хайма. И тут произошла утечка информации. Кто-то предупредил доктора. В сентябре шестьдесят второго Хайм пришел в дом по адресу Мария-Викторияштрассе, 26, в последний раз и сообщил жене, что должен исчезнуть. Через несколько часов на вилле были полицейские. Но к тому времени доктор уже покинул Германию. На все вопросы полиции, до самого момента опубликования документов из Каира, сын Хайма, Рудигер, отвечал, что не знает, где его отец. Хотя, конечно, знал.
«Он его сын! И он защищает своего отца! – почти срывался на крик в разговоре со мной главный «охотник за нацистами» Эфраим Зурофф. – У меня есть для вас новость. Согласно немецким законам, он не может быть наказан за то, что помогает отцу. Он ближайший родственник. Конечно, если, защищая отца, он совершит нечто ужасное, например, если он убьет кого-нибудь, тогда его накажут. Но в остальном он может помогать, как хочет. Посылать деньги, прятать его, в Германии это не преступление. Он может наврать все, что угодно. Все, что придумает его фантазия».
В шестьдесят втором немецкая полиция упустила еще одну возможность арестовать Хайма. Ему опять помогли. Кто именно, неизвестно. Доктор и на этот раз переиграл преследователей. Проще всего ему было спрятаться в Латинской Америке. Если и есть идеальное место на земле для того, чтобы спрятать Ариберта Хайма, то это место в Патагонии – в Пуэрто-Монтт или в Барилоче. Это огромная территория. После Второй мировой Латинская Америка охотно принимала беглых нацистов. В городах Пуэрто-Монтт и Барилоче прячутся сотни бывших эсэсовцев. Этот регион на границе Аргентины и Чили даже называют Маленькой Германией. Особенно много беглецов осело в Пуэрто-Монтт. В одном из местных ресторанов, кстати, долгое время в качестве рекламы висела фотография хозяина в форме офицера вермахта вместе с женой в деревенском платье. После того, как Эфраим Зурофф решил поискать Хайма в Патагонии, эта фотография исчезла из витрины ресторана.